Впервые за долгое время Катарина чувствовала себя счастливой. Она ошиблась только в одном – в том, что ей достаточно одной Исабель, чтобы не быть несчастной и одинокой.
В начале года кандидатура Рамона Монкада была утверждена на генеральном капитуле, после чего монахи единодушно засвидетельствовали свое желание поручить отцу Рамону управление обителью. Разумеется, не последнюю роль в этом деле сыграло предсмертное слово аббата Опандо. Итак, Рамон Монкада стал аббатом и принял на себя бремя ответственности за судьбы братьев.
Он вставал раньше всех, еще до утренней службы, и последним отходил ко сну. Он следил, чтобы монахи участвовали в любой посильной для них работе и приносили пользу там, где в том была наибольшая нужда. Он контролировал ведение хозяйственных книг и регулярно приглашал к себе брата-эконома для отчета по доходам и расходам монастыря.
Отец Рамон строго соблюдал все посты и, в отличие от аббата Опандо, никогда не приглашал никого из братьев разделить с ним трапезу. Молился тоже в одиночестве. Он лично беседовал с каждым, кто желал вступить в обитель, увеличил срок и количество испытаний для тех, кто собирался принять постриг, и придирчиво подходил к распределению обязанностей между служителями. Ничто не могло укрыться от его всевидящего, строгого ока, и все же порой ему не хватало жизненного опыта, природной гибкости и неутомимого жизнелюбия аббата Опандо, потому он был вынужден советоваться с помощниками. То были чисто деловые разговоры, задушевных бесед аббат Монкада ни с кем не вел. Он никогда не смеялся и не улыбался – даже в том случае, если улыбался его собеседник. Он всегда был сдержан, спокоен, суров и тверд, и никто не знал, какой ценой оплачены эти твердость и спокойствие.
Что делать, если никакие молитвы не могут смыть грех, унять тревогу сердца, утолить жажду души, ибо ты не живешь в мире с самим собой!
Свой крест Рамон выкупил на следующий день после того, как вернулся в обитель. Он исповедовался епископу в том, что по случайности убил человека, и получил отпущение грехов. Но о другом проступке рассказать не смог – ведь по большому счету его грех состоял не в том, что он нарушил обет, а в том, что он оставил Катарину Торн на скамейке одну вместе с ее чаяниями и надеждами. А еще в том, что он до сих пор считал, что побывал в раю, блаженнее которого ему не изведать даже на Небесах. О, эти безумные дни и ночи, любовь и свобода! Он до сих пор любил Катарину и знал, что будет любить всегда.
Случалось, очнувшись после короткого сна, еще не поняв, где он находится, Рамон искал возле себя Катарину, ловил призрак прошлого, который навсегда исчез из его жизни. В такие дни аббат Монкада старался нагрузить себя работой, чтобы ни о чем не думать, чтобы жизнь не казалась тяжелым бременем.
Однажды ему доложили, что из женского монастыря исчезла послушница. Настоятельница утверждала, что ворота были заперты, разве что девушка перелезла через стену! Услышав ее имя, Рамон задумался, а потом вспомнил: Инес Вилье была близкой подругой Катарины Торн. Он не стал организовывать поиски послушницы, но приказал лучше следить за тем, что происходит в обители. Вскоре настоятельница объявила, что девушку забрали родственники и внесли за ее воспитание необходимую сумму.
Рамон успокоился. Все в порядке. Должно быть, жизнь Катарины тоже наладилась. Возможно, она даже вышла замуж. А он… он просто понесет свой крест дальше, без радости и просветления в душе, но терпеливо, смиренно и твердо.
Катарина вошла в гостиную, где сидел Эрнан. Обычно, когда все расходились по комнатам, он уединялся здесь с бокалом вина. Молодая женщина остановилась в нерешительности. Она знала, что способна очень хорошо относиться к нему, но он никогда не сможет стать неотъемлемой частью ее существа, как Исабель, как… Рамон Монкада.
Катарина села на диван. Эрнан повернул голову. Его губы были плотно сжаты, в темных глазах – печаль от нелегких дум. Он не произнес ни слова, и тогда Катарина заговорила первой:
– Я пришла сказать то, что должна была сказать давно. Я тебя понимаю. Ты устал от одиночества, тебе нужен был дом, что-то свое, неизменное и понятное, а я поневоле навязала тебе слишком много чужого, того, что ты не хотел, но был вынужден принять. Да, в моей жизни случилось несчастье, но никто не дал мне права калечить жизни других людей.
– Это что-то меняет?
– Нет, – согласилась она. – Ничего не изменится, если мы сами не захотим этого. Ты дал свое имя Исабель, и я очень благодарна тебе. Теперь очередь за мной.
– Ты заставила меня это сделать, – заметил Эрнан.
– Исабель – невинное существо, – мягко промолвила Катарина, – было бы несправедливо заставлять ее испытывать позор незаконного рождения.
Эрнан молчал, и Катарина невольно подумала: «Если бы я не потеряла девственность до замужества и не родила ребенка, ты был бы беспечен, весел и счастлив со мной, не замечал бы моих терзаний, не задавался вопросом, что у меня на сердце!»
Она взяла Эрнана за руку. Он напрягся, но не отстранился.
– Я постараюсь быть хорошей женой. И, даст Бог, у нас еще будут общие дети.
В пустынном небе затерялась луна, а сверкающий пепел звезд был скрыт от глаз тяжелыми тучами. Эрнан заглянул в себя. Слова Катарины отозвались в его уме, но не в сердце. Почему? Очевидно, Эрнан чувствовал, что она, как и он, тоже полагалась на разум, а ее сердце принимало в этом слишком мало участия.
Эрнан усмехнулся. Его отец, Луис Монкада, всегда учил воспринимать жизнь легко и просто, такой, какой она дается Богом. Но, вероятно, в нем было что-то от матери. Внезапно Эрнан подумал о сеньоре Хинесе, женщине, которую он не знал и не помнил. Отец говорил, что она мечтала видеть своего сына священником. Интересно, был бы он счастлив, если бы любил Небо больше, чем грешную земную жизнь, которая вечно куда-то влечет и мучает, но никогда не приносит покоя? Быть может, проще раз и навсегда дать нерушимые обеты, чем ежесекундно делать нелегкий выбор?
Внезапно решившись, Эрнан резко задул свечу и порывисто обнял Катарину.
Часть вторая
Глава I
Темный дом с резным деревянным балконом и узкими окнами в свинцовом переплете, похожий на гордую крепость, напомнил Рамону Испанию. Впечатление усилилось, когда он вошел внутрь и увидел статуи святых в золотой парче, позолоченных сфинксов, темно-красную обивку стен и бесценные гобелены.
В этих покоях полагалось держаться с подобострастием, и Рамон невольно испытывал душевный трепет. Он был готов предположить самое худшее, ибо перед ним сидел сам Великий инквизитор, возглавлявший Святую службу Нидерландов.
Инквизиция правила жизнью и смертью облаченной в железную перчатку рукой, и Рамон знал: после того как эта рука однажды коснется человека, несчастному суждено задыхаться в тисках неуверенности и страха.
Хозяин апартаментов, черноволосый мужчина неопределенного возраста, сухо и небрежно кивнул в ответ на почтительное приветствие Рамона и предложил сесть.
