– Заползай.
Она машет головой.
Вздохнув, сажусь на пол и, толкая ногами, переворачиваю бабку лицом вниз.
– Сойдет, – решаю я. Она напоминает огромную белокожую лягушку, которую кто-то слегка расплющил каблуком.
Ухватив за край покрывало, тяну.
Шелк хорошо скользит по умасленной поверхности шерстяного ковра, и за считаные минуты бабка оказывается в тайнике. Среди стопок, мешков и просто груд денег. Преимущественно крупных купюр и при этом свободно конвертируемых.
– Иногда, – произношу я, – чтобы не утратить веру в высшую справедливость, нужно стать ее оружием.
Если Старуха и не поняла смысла моих слов, выражение глаз разгадала прекрасно.
Рванувшись, она почти поднялась на колени, но густо покрытые маслом руки соскользнули, и Великая Екатерина завалилась на кучу денег. Ровные стопки накренились, пачки начали лопаться, распадаясь на отдельные купюры.
Вернувшись в комнату, снимаю с трюмо мраморный бюст неизвестного мне древнего философа. Лысый череп, орлиный нос, задумчиво нахмуренные брови, складка на челе… Подходящая кандидатура.
Вернувшись в тайник, склоняюсь над пленницей.
Она дергается, пытается что-то сказать.
Мне неинтересно.
Размахнувшись, опускаю бюст на колено Великой Екатерины.
Треск, хруст и стон. Из раны небольшим фонтанчиком брызжет кровь. Торчит что-то белое, возможно мениск. А может, и нет. С анатомией еще со школы нелады.
– Это даже приятно, – произношу я, повторно замахиваясь.
Удар. Треск.
Аккуратно поставив бюст на пол, иду в комнату. На трюмо, среди баночек-скляночек с весьма дорогой косметикой, стоит почти полная пепельница. Спичечный коробок лежит рядом.
Открыв, удостоверяюсь, что он не пуст.
Вернувшись в тайник, склоняюсь к извивающейся Старухе.
Запах мочи неприятно режет обоняние.
Достав из коробка спичку, поджигаю ее.
– Вспомни всех тех, кого ты убила, – произношу я.
Огонек касается забрызганной маслом бумаги и жадно набрасывается на угощение.
Купюры высокого достоинства пожираются огнем, чернеют и рассыпаются в пепел, совсем как туалетная бумага. Никакой разницы. Вот только на этих бумажках кровь. Кровь и боль невинных жертв стремления к обогащению любой ценой.
Огонь добирается до ноги, бабка содрогается всем телом. Отталкиваясь локтями, пытается отползти. Но пачки денег ненадежны. Она скользит на них, теряет равновесие. А огонь ширится, окружает, пробует на вкус плоть. Густо умасленная кожа охотно отдается ласкам пламени.
Удивляясь самой себе, жалости не испытываю. Есть существа, которых и людьми-то назвать нельзя, сострадать которым невозможно. Вся жалость и сопереживание достаются их жертвам.
Сбросив на пол подушку, беру пистолет, снимаю его с предохранителя. Уж этому-то я из фильмов научилась. Видна красная отметка, целься и нажимай курок – выстрелит. Вздохнув, возвращаю предохранитель в изначальное положение. Не хватало самой подстрелиться по неосторожности.
В тайнике беснуется охваченная пламенем туша. Горящие банкноты летят во все стороны.
Не оглядываясь, выхожу из комнаты.
Вслед за мной по промасленной дорожке бежит огонь. Едкий запах горелой шерсти щекочет нос.
Дверь автоматически закрывается, приглушив звуки и отрезав запахи.
Что дальше?
Ярость несколько утихла, и в мысли начинает закрадываться страх, дергая за нервы липкими холодными пальцами.
Ключи! У Великой Екатерины должны быть ключи от всех дверей. И от этих, одна из которых почти наверняка ведет наружу, к свободе.
Поздно сообразила.
Комната повелительницы местного рассадника зверств и насилия закрыта, и ключи недосягаемы.
Но отступать некуда.
Теперь вариант один – идти до конца.
Мордоворот с Господином Кнутом в Санатории, повезли очередную жертву. Остаются Призраки, но они возле камер, и если действовать тихо, можно проскользнуть незамеченной. Еще Вольдемар, но он редко покидает свою комнату. И разве что по закону подлости можно наткнуться на него в коридоре. Екатеринин сынок весьма медленно соображает, да и оружия не носит, так что пистолет даст огромное преимущество.
Осталось придумать, где взять ключ от той двери, которая ведет к свободе.
Покинуть подземелье через дверь с навесным замком, через которую приводят всех вновь прибывших, можно, лишь минуя караульное помещение. Да и дальше, насколько помнится, где-то среди запутанных лабиринтов есть охрана с собакой.
О том, чтобы дождаться возвращения Петра Евгеньевича с карликом и, устроив засаду, перестрелять их у открытой двери, и речи быть не может.
Мордоворот без автомата не ходит. Да и пистолет у него в кобуре на поясе имеется. Но самое страшное, что он ими пользоваться, не в пример мне, хорошо умеет.
Двигаюсь вдоль ряда дверей, проверяя замки и засовы. Закрыты все. Без ключей такие не откроешь. Разве что «болгаркой» дециметровую полосу засова перерезать. Но не факт, что под ней не обнаружится еще один – врезной – замок.
Этот вариант отпадает.
Изнутри дверь между блоком, где проживала Великая Екатерина, и остальным подземельем открывается свободно. Это обратно без ключа не войдешь. Оставлю приоткрытой на всякий случай. А то вот со Старухиной комнатой поспешила, теперь хоть локти кусай.
В железной двери есть глазок, но рассмотреть в него ничего не получается. Должно быть, он закрыт с обратной стороны.
Приоткрыв дверь, выглядываю.
В коридоре никого нет, но дверь в комнату Господина Кнута открыта нараспашку, и из нее доносятся звуки.
Неужели уже вернулись? В груди колет от дурного предчувствия.
Опустив флажок на пистолете так, чтобы стала видна красная точка, крепко сжимаю рукоять. Это придает решимости.
Подкравшись к открытой двери, заглядываю.
Растянувшийся на кушетке перед телевизором, карлик поворачивает ко мне лицо с широко распахнутыми глазами.
Грохот выстрела.
Удивление на лице тонет в кровавом месиве.
– За Нинку, – шепчу я, не веря собственным глазам. Я же целилась в грудь, где площадь попадания больше.
Телевизор, выбросив сноп искр, погас. Должно быть, пуля, пройдя сквозь череп карлика, попала в него и что-то закоротила. На экране рассыпались красные брызги.
Пнув рухнувший на пол труп, выглядываю в коридор.
Никого.
Удивлюсь, если на грохот выстрела не придут посмотреть, что за шум.
