– Я согласна, – просто отвечаю я.
– Согласны?
Они ждали, что я стану торговаться. Ждали, что я стану стенать о потерянных деньгах. Что потребую наличных. Все хотят денег, земля никому не нужна. Все в Англии, кроме меня.
– Я согласна, – повторяю я.
Мне удается улыбнуться моему господину, который сидит, надувшись, и наконец-то понимает, во что ему обошлось увлечение шотландской королевой.
– Я бы хотела помочь моему мужу графу в трудное время. Я уверена, что когда королева вернется в Шотландию, она окажет ему милость и возместит все долги.
Я сыплю соль на свежую рану. Королева теперь никогда не вернется в Шотландию с триумфом, и мы все это знаем.
Он слабо улыбается моему оптимизму.
– У вас есть документ, который я должна подписать? – спрашиваю я.
– Я его подготовил, – отвечает поверенный.
Он передает документ мне. Он озаглавлен «Акт о дарении», словно мой муж граф не вынужденно возвращает мне мою собственность. Я не стану к этому придираться, как и к цене земель, которая слишком задрана, и лесов, которые не содержались должным образом. Я бы по многим вопросам могла поспорить, если бы мне не хотелось побыстрее с этим покончить, если бы я так не стремилась снова назвать свои земли своими.
– Вы понимаете, что если подпишете, вам придется самой обеспечивать своих детей?
Поверенный протягивает мне перо, и мне снова приходится сдерживаться, чтобы не засмеяться.
Обеспечивать моих детей! Все, что делал мой муж граф, это обеспечивал шотландскую королеву. Наследство его собственных детей промотано на ее излишества. Слава богу, он больше не будет отвечать ни за меня, ни за моих детей.
– Понимаю, – отвечаю я. – Я сама себя обеспечу, и свою семью тоже, и больше не стану ждать от графа помощи.
Он слышит в этом нотку прощания, поднимает голову и смотрит на меня.
– Ты не права, если ты меня винишь, – с тихим достоинством отвечает он.
«Дурак», – думаю я, но не говорю этого. В последний раз я про себя называю его дураком. Я обещаю себе это, подписывая бумагу. С этого дня, дурак он или мудрец, он не может стоить мне моих земель. Может быть дураком или не быть им, как пожелает, но мне он ущерба больше не нанесет. Я снова взяла свои земли в собственные руки, и я их сберегу. Со своими он может делать, что хочет. Может потерять все из любви к ней, если ему придет такая блажь, но мое он тронуть больше не сможет.
Но он верно услышал в моем голосе окончание всего. Он был моим мужем. Я отдала ему сердце, как добрая жена, я доверила ему наследство своих детей и свое состояние, как подобает доброй жене. Теперь и сердце, и состояние ко мне вернулись в целости и сохранности. Я прощаюсь.
1 июня 1572 года, Лондон: Джордж
Вот королева и дошла до предела, которого, мы думали, она не достигнет никогда. Она приказала казнить своего кузена, и казнь назначена на завтра. Днем она вызывает меня в Вестминстерский дворец, и я жду среди прочих в приемной. Я никогда не видел, чтобы двор был в таком подавленном настроении. Те, кто тайно общался с другой королевой, полны страха, и у них есть на то причины. Но даже те, чья совесть чиста, встревожены. Мы превратились в двор, полный подозрений, мы – двор сомневающихся. Тени, которых так долго страшился Сесил, омрачили само сердце Англии.
Королева Елизавета манит меня пальцем, встает с трона и ведет меня к окну, выходящему на реку, где мы можем поговорить наедине.
– В ее вине сомнений нет, – внезапно говорит она.
– Ее вине?
– Его, я хотела сказать. Его вине.
Я качаю головой.
– Но он всего лишь переправил деньги и знал об их планах. Он сдался вам. Он не поднял против вас оружие. Он повиновался.
– И снова затеял заговор, – отвечает она.
Я кланяюсь. Бросаю на нее взгляд искоса. Лицо ее под белилами покрыто морщинами и устало. Она держится, как несгибаемая королева, но в кои-то веки все видят, каких усилий ей это стоит.
– Вы можете его помиловать? – спрашиваю я.
Заговаривать об этом рискованно, но я не могу позволить ему пойти на смерть, не сказав ни слова.
– Нет, – говорит она. – Это вложило бы нож в руку каждому наемному убийце в стране. Что помешает ему снова примкнуть к заговору? Мы больше не можем ему верить. А она, видит Бог, будет плести заговоры до самой своей смерти.
Я чувствую, как леденею при мысли о том, что ей грозит.
– Вы не обвините следом и ее? Вы не позволите Сесилу ее обвинить?
Королева качает головой.
– Она королева. Она не подчиняется моим законам, если только я не узнаю, что она затевала заговор с целью меня убить. Нет доказательств, что она посягала на мою жизнь. Другое обвинение против нее выдвинуть нельзя.
– Если бы ее можно было освободить…
– Она никогда не выйдет на свободу, – напрямик отвечает королева. – Такова наименьшая цена ее заговора с Ридольфи. Шотландцы теперь не захотят ее возвращения, даже если бы я их умоляла, а отпустить ее в никуда я не могу. Она показала, что она мне враг. Я буду вечно держать ее в заключении.
– В Тауэре?
Лицо, обращенное ко мне, непроницаемо, как у василиска.
– Я оставлю ее с вами до конца ее дней, – отвечает она. – Это будет и вашим, и ее наказанием.
Я на неверных ногах выхожу из ее приемной, прежде чем она придумает для меня проклятие страшнее, и возвращаюсь в лондонский дом. Спать я не могу. Я встаю с постели и брожу по тихим улицам. Кругом никого, кроме шлюх и шпионов, а ни те, ни другие меня нынче ночью не беспокоят.
Я дохожу до Тауэра. Толстые стены чернеют на фоне серебряной тихой реки, и тут я вижу, что вниз по течению тихо движется королевский корабль, с подвязанным для секретности штандартом. Королеве сегодня тоже не спится.
Корабль тихо входит в водные ворота, куда она однажды сама прибыла как предатель, где плакала под дождем и говорила, что дальше не пойдет. Я подхожу к решетчатой калитке в стене, привратник узнает меня и впускает. Я стою, словно призрак, в тени стены и вижу, как королева тихо входит в Тауэр. Она пришла увидеться с герцогом, со своим кузеном, с ближайшим своим родственником, накануне его смерти. Я даже не сомневаюсь, что она его помилует. Никто не сможет отправить Томаса Говарда на смерть, увидев его унижение, увидев, как от боли покрылось морщинами его красивое лицо; но возле самой двери его камеры она вдруг поворачивает назад. Она не может его видеть; она решила провести ночь под одной с ним крышей – он в своей камере, она в королевских покоях. Он даже не узнает, что она здесь, что она разделяет его мучение. Она знает, что он не спит: молится и готовится к смерти на рассвете, пишет детям, просит их беречь друг друга. Он не подозревает, что она так близко к нему, пока он готовится к смерти по ее приказу. Но она совсем рядом, не может спать, как и он, ждет рассвета, глядя в окна того же здания, слушая, как шелестит по крыше легкий дождь. Бог знает, о чем она думает; ее должно терзать сомнение, раз она решилась на подобное бдение рядом с Говардом.
