Элла подошла к входной двери и нажала кнопку звонка. Послышались переливы каких-то нелепых курантов. Дверь приоткрылась лишь настолько, чтобы позволить вести разговор. В узкую щель Элла разглядела пожилую леди, одетую в белый шерстяной костюм с черной оторочкой, как будто та собиралась отправиться на благотворительный обед. К тому времени Элла, на которой было лишь зеленое простенькое платье и вьетнамки, уже была сплошь покрыта грязными разводами от впитавшего сажу пота. Ей было понятно, что пожилая дама не признает в ней женщину своего же класса, а на почти голых чумазых детишек смотрит как на оборванцев. Элла хотела попросить убежища, но когда открыла рот, услышала, что просит просто воды – детям попить. Просить пришлось дважды. Ни слова не говоря, дама открыла дверь и провела их на опрятную кухню в задней части дома. Достала один старый пластиковый стаканчик.
– Вот, – сказала она, протягивая стаканчик, который держала за краешек большим и средним пальцами. – Кран там.
Дети только о том и думали, как бы уйти. Они понимали, что старуха хочет, чтоб они ушли, и их ненависть к ней и к ее дому была даже больше, чем страх перед огнем. Однако что-то в высокомерии этой женщины решительно настроило Эллу на то, чтобы остаться. Стюви плакал из-за ожогов, и Элла спросила пожилую леди, нет ли у нее какой-нибудь старой детской одежды, которую она могла одолжить, чтобы защитить ребенка от искр и угольков.
Женщина открыла шкаф, и Элла внутри увидела полку за полкой аккуратно выглаженной и уложенной детской одежды. Хорошей одежды. По большей части для мальчиков. Почувствовала она и запах камфары, которая у нее всегда связывалась с безвременьем, ободряющий запах места и вещей, которые никогда не меняются. Старуха обернулась и протянула Элле какую-то сложенную одежонку. Элла развернула ее одним движением рук.
Это было поношенное девчоночье красное платье.
– Благодарю вас, – произнесла Элла.
У нее в голове-то не укладывалось понятие безопасного убежища с таким безжалостным унижением. Взяв за руку сына, одетого в жалкое красное платье, она вывела семью обратно к огню, уверенная, что поступает не только верно, но и мудро.
Когда они снова вышли на дорогу, огонь как таковой уже не имел никакого значения. Ветер дул в спину и дул им навстречу, пламя было повсюду, и ветер поднимал кружащиеся смерчем раскаленные угольки, те вытягивались в волшебно сияющие пальцы, обращавшие все, чего они касались, в огонь. Они бежали от языков пламени, но теперь пламя окружало их со всех сторон.
– Мы окружены, – сказал Стюви и снова заплакал.
– Ну полно! – воскликнула Элла, хватая его. – Мы просто обязаны добраться до Хобарта. Становитесь за мной, возьмитесь за руки и, что бы ни случилось, не разжимайте их.
В такой связке эта тоненькая ниточка надежды и ужаса продолжала пробираться сквозь ветер, дым и пламя. Заплакала Мэри: стерла ноги до волдырей.
– Ноги твои приведем в порядок, когда доберемся до Хобарта, – сказала Элла.
Вокруг них, а теперь и перед ними горели деревья и дома, и Элла настойчиво их поторапливала. Она уже несла Стюви на руках, Мэри шагала следом, держась одной рукой за подол маминого платья, а другой за руку Джесс, и всех их ужас охватывал при мысли, что бы с ними сталось, если бы они не держались друг за друга. Сквозь рев огня и ветра послышался треск, и прямо пред ними на дорогу упало дерево, взметнув клуб пламени. Элла отыскала тропку в обход огня, и они пошли дальше, мимо дерева, мимо остатков горящей машины, мимо упавшего обгорелого телеграфного столба, провода с которого вились вокруг них, точно шерстяные нити для вязания. Однако впереди пожар разрастался сильнее, чем позади, Мэри в кровь стерла ноги, жар стоял неимоверный, Элла вдруг остановилась и повернулась лицом к детям.
– Мы должны вернуться, дети. Быстро, – сказала она. – И чтоб никто больше не смел валять дурака.
Мама никогда не ругалась плохими словами. Дети поняли: что-то изменилось.
– Быстро, – то и дело подгоняла она. – Быстрее!
– А как же Хобарт? – спросила Джесс, молчавшая до сих пор. – Если мы доберемся до Хобарта, мы будем в безопасности. – Голос девочки дрожал. – Мы должны дойти!
И, развернувшись, Джесс зашагала мимо них прямо в огонь. Элла схватила ее и с размаху ударила ладонью по щеке.
– Мы в воскресное жаркое превратимся, если и дальше пойдем той же дорогой. Надо во что бы то ни стало найти где-нибудь укрытие от огня.
Джесс завопила, и Элла влепила ей крепкую пощечину во второй раз. Джесс ударилась в слезы и уронила свой проигрыватель, который разлетелся на кусочки по дороге. В горле у всех страшно першило от смолистого дыма, трудно было дышать, из глаз лились слезы, из носа текло. Впереди ничего не было видно за несколько шагов, и они узнавали, где находятся, лишь случайно заметив начало подъездной дорожки, поворот дороги, какой-нибудь указатель. Они подошли к дому без сада, с одной старой яблоней и садовым сараем из щитов, торчавшим посреди мертвой лужайки. Жечь было нечего, и огонь ревел за их спинами, изредка дотягиваясь своими язычками до мертвой лужайки, где уже и гореть было нечему, но все же горело.
– Сюда, – сказала Элла, открывая дверь щитового сарая, а сама думала: «Сюда? Это здесь-то мы все умрем?»
Держась друг за друга, они протиснулись в сарай, невзирая на неимоверный жар, от которого едва можно было дышать. Огонь словно пожирал весь воздух на свете. Послышался звук, будто над их головами взорвался самолет. Жуткий язык пламени, в добрый ярд длиной, выпростался из щели под дверью, точно голодный зверь, и Джесс, завизжав, отпрыгнула назад и налетела на шкаф, полный банок и бутылок.
– Джесс! – крикнула Элла.
Она держала шкаф. Он был битком набит банками с кистями в скипидаре и денатурате. Навалилась на шкаф всем телом, велела детям не двигаться.
– Что бы ни случилось, – предупредила, – не толкайте ни этот шкаф, ни меня. Взгляните на Джина, – сказала Элла.
И Джесс, у которой на голове все еще была пластиковая шапочка, испещренная черными дырочками от искр и угольков, горестно подняла пластинку с Джином Питни, которую все это время несла с собой. От жара та выгнулась, приняв форму миски для пудинга.
– Взгляните на Джина, дети, – говорила Элла. – Только гляньте на Джина.
Через несколько минут стало просто невмоготу жарко, но рев уже стих, и пламя перестало просовывать языки под дверь. Донесся непонятный звук. Очень медленно Элла открыла дверь. Никто не шелохнулся. Осмелев, выглянули.
Полная ерунда. Дом исчез. Рядом с местом, где еще дымились его остатки, по-прежнему стояла старая яблоня, слегка опаленная, но в остальном живая и здоровая, тогда как лес, высившийся по ту сторону дороги, неистово горел.
Снова послышался тот странный звук, и стало понятно, что это сигналит машина, причем звук затихал по мере того, как машина уезжала все дальше – от них дальше. Элла подхватила Стюви на руки, дочери бегом кинулись за ней, и все они кричали сквозь огонь, но машина уже проехала и исчезала в дыму. Все заорали еще пронзительнее.
