– Будет ли счастлива моя дочь?
– У Чарльза Гамильтона хорошее воспитание и много денег, но он не пара для мисс Скарлетт. Вельзевул убил бы его в мгновение ока. Чарльз недолго проживёт на этом свете.
После этих слов мисс Эллен узнала всё, что хотела, а остальное пустила на самотёк.
– Ну вот, теперь вы знаете, – сказала я, и это ей не понравилось.
Горячее своенравие поднялось во мне, и я сказала:
– Я вижу будущее, мисс Эллен. Мне не хочется, но видения являются сами собой.
– А, – отозвалась она. – Чудесная весна, правда, Мамушка? Лучше и припомнить не могу.
Но я никак не могла соскочить с больной темы.
– Однажды мисс Скарлетт сойдётся с Реттом Батлером, – сказала я. – Они из одного теста. Может, они будут брыкаться, задираться и воевать друг с другом, но они – две половинки одной разбитой тарелки. Только она станет целой, если склеить осколки.
Она улыбнулась, словно я что-то напутала в своих пророчествах:
– Господин Батлер – негодяй, Мамушка.
Я посмотрела ей прямо в глаза:
– Господин Батлер очень похож на господина Филиппа. Для него не существует различий между Богом и Дьяволом.
Улыбка сошла с её лица.
– Филипп погиб из-за вопроса чести, – начала защищаться она. – По крайней мере, его не повесили.
Я задохнулась от этих слов. Всё закружилось у меня перед глазами: голубое небо, зелёная трава, серый крашеный пол крыльца.
– Как вы узнали?.. Как вы узнали о?..
– Филипп дружил с Джеком Раванелем, Руфь. Они были большими друзьями. Наверное, тебе не хотелось бы об этом знать. Не хотелось бы знать, что Филипп восхищался твоим мужем.
Я хватала ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег.
– Филипп говорил, что, если бы даже их позиции были противоположны, он бы стал мятежником, как Джеху Глен. «Дайте мне волю…
– …иль дайте мне смерть». И зачастую дают смерть.
Я так разнервничалась, что едва понимала, что говорю.
Эллен тоже приходилось нелегко, поэтому она помолчала, прежде чем сказать:
– Да.
Рука у неё дрожала, и она осторожно поставила чашку.
– Филипп был наполовину индеец. Его дед сражался против нас на Хосшу-Бенд.
Я кивнула:
– К моменту своей смерти он был всего лишь мальчишкой. Отец его умер, и Филипп остался единственным мужчиной в семье.
Эллен смотрела куда-то мимо меня:
– Порой мне что-то напоминает его: тень странной формы, тёплый весенний дождь, неожиданный взрыв детского смеха. И эти воспоминания неизменно застают меня врасплох, и… меня пронзает острая боль, когда я вспоминаю своего Филиппа.
– Духи держатся рядом с теми, кого они любят. Они только и ждут, чтобы мы с ними воссоединились.
– Руфь, как ты думаешь, можно ли любить сразу двоих? Могут ли обе половины разделившегося надвое сердца не обманывать?
– Я любила только одного. Джеху. У него были… самые красивые руки.
– А Филипп иногда напевал. Сочинял всякие глупые стишки. «Вот моя Эллен. С ней не забалуешь…»
– Филипп мог бы измениться, став взрослым. Но он умер раньше.
– Можно ли надеяться на то, что не может осуществиться?
– С некоторыми мужчинами приходится особенно нелегко. А мы всё-таки любим их. Эти мужчины не оставляют места женщине, чтобы состояться.
Теперь настала моя очередь помолчать.
– Филипп и Ретт Батлер не получили хорошего воспитания.
Она улыбнулась:
– Филипп? Воспитание? Нет. Но, Руфь, истинно элегантные люди не нуждаются в хороших манерах. Их движения исполнены грации, и, Бог свидетель, Филипп был элегантен.
– У вас немало денег и власти, вы белая женщина, поэтому, возможно, вам манеры и не нужны. А для других манеры – всё, что они имеют.
Эллен встала и, спустившись с крыльца, выдернула сорняк с цветочной клумбы. Отряхнув землю с корней, она вытерла руки платком.
– Скарлетт…
Ох, я, наверно, сегодня лопну. Старая негритянка, которая не в состоянии написать даже собственное имя! Просто взорвусь!
– Скарлетт высоко вознеслась. И ничто не вернёт её на землю. А я не так глупа, чтобы вставать у неё на пути.
Эллен смотрела на протекавшую за лугом Тары Флинт-ривер, вода в которой поднялась и потемнела от весенних паводков.
После смерти Соланж я взяла на руки малышку Эллен. Может, она вспомнит это. Я не жду, что она захочет вспомнить. Воспоминания не приходят по собственному желанию. Они вонзаются в самое сердце.
– Я вижу будущее, – повторила я.
Эллен посмотрела на меня так, будто она не госпожа, а я не Мамушка, а просто мы – две женщины, которые идут одной дорогой в этом мире.
– Я знаю, – ответила она. – Я всегда это знала.
– А я всех потеряла, – сказала я.
– Кого? – участливо спросила она.
– Ki kote pitit-la? – ответила я, сама не знаю почему.
В этот момент я чувствовала, что могу говорить всё, что придёт в голову:
– Джеху Глена, мою Мартину…
– Да.
– Капитана Огюстена, миссас Фрэнсис и Пенни, мисс Соланж и господина Пьера, и Неемию. И… трёх малышей Джеральдов.
– Да, – сказала Эллен. – Каждого из них.
Мы чуть не бросились друг другу в объятия, но тогда бы точно не смогли разжать рук, поэтому сдержались.
– Эта война, – проговорила я, – будет хуже, чем разрушение Иерусалима вавилонянами. Я вижу пламя и кровь. Войну, огонь и реки крови.
– Нам остаётся только молиться, – сказала Эллен. – Порой мне кажется – это всё, что в нашей власти.
Она легонько, словно крылышко воробья, коснулась моей руки.
– Я любила Филиппа. И сейчас люблю. По-твоему, это неправильно? Мы всегда разделяем своё сердце на всех возлюбленных. Я не могу видеть будущее. И благодарна за это. Я могу только исцелять раны своими собственными руками. Мы не можем защитить своих любимых, Мамушка. Мы должны стараться изо всех сил, но они поступят так, как предписано судьбой. Сколько ни старайся, сколько ни молись, они сделают по-своему.
Она дрожащей рукой дотронулась до края чашки. Тонкий, как яичная скорлупа, фарфор пережил все переезды из Франции в Сан-Доминго, а оттуда – в Саванну и в Тару.
Мы сказали друг другу слишком много. Большего и не скажешь, пока не уйдёшь туда, откуда не возвращаются.
– В счетах мистера Уилкерсона полный кавардак, – заметила мисс Эллен.
