Когда я вернулся на борт и снял скафандр, я сразу чуть не задохнулся. Какую ночь я провел! Описать ее невозможно — такие страдания не могут быть переданы словами.
На утро дыхание мое было стеснено еще больше, К головной боли присоединились частые головокружения, во время которых я шатался, как пьяный. Спутники мои страдали так же, как и я. Некоторые из матросов уже хрипели.
В этот шестой день нашего пленения капитан Немо, понимая, что работа кирками слишком медленна и запас воздуха истощится раньше, чем она будет доведена до конца, решил попробовать другим способом пробить слой льда, отделявший нас от свободной воды. Этот человек сохранил всю ясность ума, энергию и хладнокровие. Усилием воли он заставлял себя не замечать физических страданий. Он размышлял, изобретал, действовал.
По его приказанию из резервуаров «Наутилуса» была выкачана часть водяного балласта.
Когда корабль поднялся со дна, его установили точно в центре огромной овальной выемки, вырытой нами. Затем резервуары были снова наполнены водой, и «Наутилус» опустился на дно выемки.
Весь экипаж вернулся на борг, и двойную дверь герметически закрыли.
«Наутилус» лежал теперь на пласте льда толщиной не больше одного метра, пробуравленном к тому же сверлами в тысяче мест. Капитан Немо приказал наполнить резервуары до отказа, увеличив таким образом вес «Наутилуса» на сто тысяч, килограммов.
Мы прислушивались и напряженно ждали, забывая даже о своих мучениях. Наше спасение было поставлено на карту.
Несмотря на сильный шум в ушах, я вскоре услышал, как трещит лед под корпусом «Наутилуса». Треск этот все усиливался. Мы явно оседали ниже. Лед раскалывался с особым треском, похожим на треск разрываемой бумаги. «Наутилус» стал опускаться.
— Мы проходим, — шепнул мне на ухо Консель.
Я не в силах был ответить ему. Я схватил его руку и конвульсивно стиснул.
Внезапно, увлекаемый своим тяжелым балластом, «Наутилус» камнем полетел на дно, словно ядро в пустом пространстве.
Мгновенно вся энергия батарей была переключена на насосы, и вода со свистом стала вылетать из резервуаров. По истечении нескольких минут наше падение замедлилось, а затем и вовсе прекратилось, и стрелка манометра показала, что начался подъем.
Тут винт «Наутилуса» заработал с такой быстротой, что весь корпус судна задрожал мелкой, частой дрожью, и мы понеслись на север.
Но сколько времени должно было продлиться это плавание подо льдом до открытого моря? Еще день? Тогда я не доживу до его конца…
Я полулежал на диване в библиотеке. Я задыхался. Я не в силах был шевельнуть пальцем. Я ничего не видел и не слышал, потерял представление о времени. Мои мускулы утратили способность сокращаться…
Не могу сказать, сколько часов я пролежал в таком состоянии. Но в редкие минуты сознания я чувствовал, что начинается агония. Я понимал, что умираю…
Вдруг я пришел в себя. Свежий воздух омыл мои легкие. Неужели мы вышли на поверхность воды? Как же я не заметил, что мы миновали полосу сплошных льдов?
Нет, мы еще подо льдом! Это Консель и Нед Ленд, мои преданные друзья жертвовали собой, чтобы спасти меня. В одном из аппаратов Руквейроля сохранилось еще немного воздуха. Вместо того, чтобы самим вдохнуть его, они подарили этот воздух мне и, задыхаясь сами, вдохнули в меня жизнь.
Очнувшись, я хотел оттолкнуть спасительный аппарат, но они удержали мои руки, и в продолжение нескольких минут я с громадным наслаждением глотал живительный газ.
Я посмотрел на часы. Было одиннадцать часов утра. Наступило уже 28 марта.
«Наутилус» мчался со страшной скоростью сорока миль в час, стрелой врезаясь в воду.
Где был капитан Немо? Выжил ли он? Уцелели ли его товарищи?
В эту минуту стрелка манометра показывала, что мы находились всего в двадцати футах от поверхности моря. От вольного воздуха нас отделяло только тонкое ледяное поле. Неужели его нельзя расколоть?
Нет, можно! Во всяком случае, «Наутилус» собирался это сделать.
Я почувствовал, что он опускает корму и поднимает свой острый форштевень, Достаточно было впустить немного воды в резервуар на корме, чтобы судно заняло такое положение. Затем, увлекаемое вверх своим мощным винтом, оно атаковало ледяное поле, как огромный таран.
«Наутилус» настойчиво колотился в него, по нескольку раз с разбега ударяя в одно и то же место, пока пласт льда не подался и мы не вынырнули на воздух, подламывая своей тяжестью лед.
Люк был открыт, вернее сорван, и свежий воздух потоками хлынул по все закоулки «Наутилуса».
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
ОТ МЫСА ГОРН К АМАЗОНКЕ
Не помню, как я попал на палубу. Возможно, что меня перенес туда канадец. Я дышал полной грудью, с наслаждением втягивая в легкие животворный морской воздух. Нед Ленд и Консель рядом со мной с упоением пили досыта свежее дыхание моря.
Человек, долго голодавший, должен с большой умеренностью есть предложенную ему пищу, иначе он заболеет. Другое дело мы, — мы не должны были ни в нем ограничивать себя, и мы дышали, дышали, набирая полные легкие воздуха, который опьянял нас.
— Ах, — воскликнул Консель, — как хорош свежий воздух! Пусть хозяин дышит вволю — тут хватит его на всех!
Нед Ленд — тот не разговаривал, но он так широко раскрывал рот, что ему позавидовала бы даже акула. И с такой силой втягивал он воздух в легкие! Канадец всасывал его со свистом, как жарко горящая печка.
Силы быстро возвратились к нам. Придя в полное сознание и оглянувшись, я увидел, что мы одни на палубе. Никого из матросов «Наутилуса» не было здесь. Не появился и капитан Немо. Эти странные люди, видимо, довольствовались воздухом, циркулирующим, внутри корабля. Никто из них не пришел насладиться свежестью морского ветерка.
Первыми произнесенными мною словами были слова благодарности моим спутникам и верным друзьям.
Нед Ленд и Консель спасли мне жизнь, когда у меня началась агония. Никакими словами нельзя было отблагодарить за эту услугу!
— Довольно, господин профессор, — прервал мои излияния Нед Ленд, — об этом не стоит говорить. Да и заслуги никакой нет. Это был простой расчет: чья жизнь дороже? Ясно, что ваша, следовательно, ее и нужно было сохранить в первую очередь!
— Нет, Нед, она не дороже вашей! Ничья жизнь не может быть ценней жизни доброго и благородного человека, а вы и добры и благородны!
— Ладно, ладно, — пробормотал смущенный канадец.
— А ты, мой дорогой Консель, ты очень страдал?
— Конечно, мне немножко не хватало свежего воздуха, но я полагаю, что скоро привык бы дышать и таким. Кроме того, когда я видел, как корчится в муках хозяин, мне и дышать-то не хотелось. Как говорится в таких случаях, у меня дыхание спирало в…
