— Чепуха, — возразил Николай.
Гуаданьи взмахнул рукой и ударил Николая по лицу. Его длинные пальцы оставили четыре белые полосы на щеке и виске великана. Новые линзы Николая слетели с лица и упали на пол.
— Это я создал Орфея, — зарычал Гуаданьи, и от его голоса маленькая гостиная задрожала. — Это я вернул эту душу к жизни! А этот мальчишка, этот amateur[66]украл у меня его голос!
Николай сощурился, но не стал заслоняться от света. Он медленно выбрался из своего кресла и навис над певцом. Гуаданьи, спотыкаясь, попятился назад, пока не уткнулся в стену, и начал шарить рукой по плащу. А когда Николай приблизился к нему, он вытащил пистоль и направил его на великана.
Николай рассмеялся и выпрямился во весь свой рост.
— Давай, — сказал он. — Только смотри не промахнись.
Ремус потянул Николая за руку:
— Николай, сядь.
Пистоль затрясся. Гуаданьи направлял его на Николая, но смотрел на меня.
— Я больше чем просто голос, а ты всего лишь вор.
На какое-то короткое мгновение я почувствовал симпатию к этому человеку. Он был прав: я ограбил его. Я украл у него то, в чем нуждается каждый виртуоз, — веру, что никто в этом мире не может спеть лучше, чем он. Он держал пистоль неловко, ненадежно. Он просто хотел заставить нас слушать его.
— Это все, ради чего вы пришли сюда? — спросил я осторожно.
— Я пришел сказать тебе, чтобы ты уехал из города. Я не хочу, чтобы ты был здесь.
И в этот момент стоны раздались снова. Я впился пальцами в бедра. Тассо подпрыгнул на стуле. Когда Амалия снова затихла, пистоль еще сильнее задрожал в руке Гуаданьи. Его глаза перескакивали с одного лица на другое. Наконец-то до него дошло значение этих стонов. Он начал искать отца.
— Мы уедем из Вены, — пообещал я. Я пытался говорить с напором, чтобы отвлечь его, но мой голос был всего лишь сухим шепотом.
— Когда? — поинтересовался он.
— Очень скоро.
Он кивнул, но все еще был встревожен. Его лицо побледнело.
— Боже мой, — прошептал он. — Этого не может быть.
— Убирайся прочь, — заревел Николай, пытаясь вырваться из рук Ремуса и добраться до оружия, которое теперь дрожало еще сильнее.
Гуаданьи попятился.
— Это правда? — пробормотал он. — Это правда та самая девица, Риша?
Ему никто не ответил. Николай замер на полпути.
— Она убежала с тобой?
Одни только красные губы и пронзительные глаза выделялись на лице Гуаданьи.
Потом Амалия снова закричала. В ее голосе была такая боль, что я вскочил и бросился к двери, но Ремус схватил меня за руку и оттащил назад.
Когда крик затих, Гуаданьи уже стоял у двери на лестницу.
— Будьте вы все прокляты! — крикнул он и бросился прочь.
Один только Николай смог ответить на это. Но он уже не был тем здоровяком, который когда-то промчался через все аббатство в комнату Ульриха. Громыхая, он неуклюже скатился вниз по лестнице. Ремус, Тассо и я подошли к окну. Мы увидели, как певец выскочил на улицу и исчез в толпе. Через несколько секунд за ним проследовал Николай. Под яркими лучами дневного солнца, без своих линз, он вскрикнул и вцепился руками в глаза. У Ремуса, стоявшего за мной, перехватило дыхание, когда он увидел, как Николай схватился руками за голову и упал на колени на простиравшуюся под нами улицу.
XX
Я стоял у двери Амалии, пока остальные помогали Николаю подняться по лестнице. Его усадили в кресло.
— Нет! — воскликнул он, прижимая ладони к вискам. — Нет, нет, нет!
Ремус принес ему вина с лауданумом, но Николай оттолкнул его руку, и бокал разбился об пол.
— Он расскажет ей? Эта Риша придет сюда? — шепнул Тассо Ремусу, полагая, что я не слышу.
— Наверное, придет.
— Почему? Это не ее ребенок.
— Это — мальчик, старший сын ее старшего сына, когда-нибудь он станет графом Риша. И еще он будет наследником Дуфтов. Она попытается забрать его.
— Но мы ей не позволим, — твердо сказал Тассо.
Ремус не ответил. Он подошел ко мне и, положив руки на мои плечи, отвел меня к стулу. Николай размеренно дышал, пытаясь успокоить боль в голове.
— Ремус, — спросил я, — что нам делать?
— Не знаю, — ответил старый волк.
— Если она попробует забрать ребенка, я убью ее.
И она пришла, часом позже, и не одна.
На улице стемнело. Четверо солдат ехали вслед за ее каретой.
— Расступись! — кричали они. — А ну расступись, канальи!
Они постукивали дубинками о ладони и рассекали ими воздух, если кто-то слишком медленно уступал дорогу их коням. Тассо смотрел на них из окна. Скрипели рессоры кареты, пробиравшейся по буграм и колдобинам. Потом все смолкло, кроме храпа четырех жеребцов.
— Открылась дверь кареты, — прошептал Тассо. — Кто-то выходит из нее.
Я услышал, как каблук ее туфли ступил на узкую ступеньку кареты, как зашуршало ее платье, когда она приподняла его над грязью улицы. Я слышал тяжелые шаги солдата, шедшего перед ней, скрип открывшейся двери кофейни.
— Выметайтесь вон, свиньи, — заорал он. — Госпожа хочет войти.
Задвигались скамьи. Клиенты бросились надевать плащи. Три кофейные чашки разбились о половицы. Все кинулись на улицу.
Потом мы услышали топот тяжелых сапог двух солдат, стук каблуков графини Риша и еще какие-то шаркающие шаги, я не разобрал чьи. Они поднимались по лестнице. Дверь распахнулась настежь и со стуком ударилась о стену. Солдат с саблей в руке быстро оглядел комнату, но очень скоро понял, что противник перед ним весьма жалкий. Николай двумя пальцами поддерживал свою голову. Тассо с убитым видом стоял у окна. Ремус смотрел на свои руки, сложенные на коленях.
Когда графиня Риша вошла в комнату, шорох ее безупречного платья и накидки, задевшей нашу покосившуюся дверь, стук каблуков по скрипучему полу, трение каждого волоска на ее идеально причесанной голове слишком явно давали понять, какими глупцами мы были. Вслед за ней показались второй солдат и бледная пухлая женщина, которая шла, как робкая собачка на поводке.
Графиня Риша грозно взглянула на меня.
— Это правда — то, что рассказал кастрат? — строго спросила она. — Она здесь? — Графиня сделала шаг вперед, и упавшие на пол линзы Николая хрустнули под ее ногой. — Отвечать мне!
Я покачал головой, но в этот момент послышался стон, который перешел в крик, как будто кто-то вонзал нож в живот моей возлюбленной. Глаза кормилицы расширились от ужаса, я замер, потому что крик разрывал мне голову.
