Ее история, а это была всего лишь история, всплыла совершенно неожиданно. К краже денег она не имела никакого отношения. Совершившая убийство женщина пыталась удивить ее — Минога не собиралась ее сдавать. Они могли говорить о чем угодно, зная, что наказания не последует. Однако эта женщина солгала ей. Она переврала события, чтобы выставить себя жертвой, а не убийцей.
Бывший любовник ее ослепил, и ее свидетельские показания отправили мужчину за решетку. Когда его выпустили, он разыскал ее адрес и позвонил, попросив о встрече. Она отказывалась, но он просил и умолял, и она наконец согласилась выпить с ним чашечку кофе неподалеку от ее квартиры. В тот день все складывалось на удивление удачно, и, когда он попросил разрешения проводить ее до дому, она согласилась. Когда в своем рассказе женщина дошла до этого момента, Минога почувствовала — она уверена, что почувствовала, — что за ее спиной возникло чье-то присутствие. Ей понадобилась пара секунд, чтобы понять или, если хотите, вообразить, что это был Кит Хейвард, некая частичка Кита Хейварда присоединилась к рассказчице.
Женщина поведала, что мужчина протащил ее через пустырь в овраг, где повалил на землю, сделав вид, будто собирается изнасиловать, но отпустил и сказал: мол, хотел дать ей понять, что он чувствовал каждый день все проведенные в тюрьме годы. А она, говорит, пришла в такое бешенство, что схватила камень и ударила его по голове. Тут на сцене появился молодой обожатель рассказчицы: помог ей отряхнуться и привести себя в порядок, а потом вернулся в овраг и избавился от тела.
Когда в рассказе женщина дошла до пустыря, Минога почувствовала, как на плечо опустилась рука Кита Хейварда. Минога почти слышала, как он дышит ей в ухо, едва ли не вплотную прислонив свою голову. Ощущение было такое, будто сзади обнимал слизняк. Охваченная испугом и отвращением, она не шевелилась и, конечно же, не могла дать понять остальным, что происходит. Но она знала: Киту Хейварду очень нравилась история, прямо-таки завораживала. Когда рассказ закончился, его пробило что-то вроде экстатической дрожи — какой-то дьявольской разновидности оргазма. Его завел рассказ об убийстве, решила она. А еще подумала, что обязана ему очень многим.
Да, Минога очень многим обязана ему. По крайней мере сомнительным удовольствием от истории женщины. В конце концов, в последний день жизни Кита она совершила путешествие через его память и рассудок. К тому же не исключено, что он пожертвовал собой ради нее. Она не уверена, что именно это произошло, но отрицать не возьмется. Она много времени провела во внутреннем мире Кита Хейварда, в душе осталось сильное ощущение единения с ним, и поэтому он смог присоединиться к ней в тот отвратительный момент. Ничто бесследно не проходит, что бы ты ни думал на этот счет.
Через пару месяцев она все это прокручивала в голове — просто потому, что не могла не думать об этом, — и ей припомнилось, как она отчетливо почувствовала, что, как бы это ужасно ни звучало, Хейвард получал чрезмерное удовольствие и оно было слишком сложным, поскольку он и она слышали по-разному. Он услышал много больше, чем она, но она даже не представляет, что там было. Немного времени спустя, как-то днем, когда она работала над докладом в своем кабинете здесь наверху, ей вдруг пришло в голову, что слизняк Кит Хейвард сразу же понял, что женщина лжет. Она назначила встречу, заманила мужчину в овраг, а ее обожатель выскочил из кустов и убил его. А Кит Хейвард, будто побывав в шкуре убийцы, неимоверно возбудился от ее лжи.
— Вот почему я думаю, что все было на самом деле, — сказала Минога. — В той комнате я чувствовала его рядом. Старинный наш дружок Кит Хейвард вернулся обналичить долговую расписку с моей подписью. До сих пор не пойму, как я продержалась до конца собеседования с той женщиной. Прежде чем продолжать заседание с коллегами из АФС, мне пришлось подняться к себе в номер и принять душ. «Вот и хорошо, — сказала я себе. — Теперь я точно знаю, что это правда, теперь я точно знаю, что именно так все и произошло на самом деле».
Минога устало откинулась на спинку кресла, руки бессильно свесились по бокам.
— Все. Выговорилась. И рассказывать больше нечего. Разве что… Я не верю, что Шейн погибает в конце фильма. Мэллон большой мастер по части компостирования мозгов.
— Согласен, — сказал Гути. — Я, кстати, тоже сомневаюсь, что он умер.
— Конечно нет, — сказал Боутмен.
— Шейн никак не мог погибнуть, — сказал Дон. — Минога, ты верно уловила.
Один за другим они одобряли ее и соглашались со всем, что она рассказала. Они все встали на сторону Миноги, они поверили.
— Ты ведь с нами, Ли? — спросил Дон. — Хотя я не должен спрашивать.
— В конце того фильма Шейн погиб, — сказал я. — Он умер еще до того, как свалился на землю.
Все потрясенно молчали.
— А в конце «Касабланки», — сказал я, — Хэмфри Богарт и Клод Рейнз идут прямо на пропеллер того самолета, и их рубит в клочья.
Медленно-медленно Гути, Боутмен и Олсон повернули головы ко мне. Ли Труа фыркнула. Мужчины отвернулись от меня и взглянули на нее. Гути показал на меня и засмеялся. Дон помотал головой, качнулся назад в кресле и расплылся в ухмылке.
— Я такой юмор не понимаю, — сказал Джейсон. — Прости, не улавливаю смысла.
— А тебе и не надо улавливать, — сказала Минога. — Ты и так хорош.
* * *
В предчувствии долгого вечера мы приготовили целую гору еды. После того как Минога закончила историю и подбодрила Боутмена — по-доброму, но немного фальшиво, мол, несмотря на отсутствие у него даже зачатков чувства юмора, он нисколько не падает в ее глазах, — все последовали за нами в гостиную и принялись угощаться нарезкой деликатесной говядины от филейного края, жареными цыплятами, приготовленной на пару овощной смесью и аспарагусом, обжаренными в масле грибами, сладкими картофельными чипсами и, в честь призрака Кита Хейварда, вишневым пирогом, который я привез из соседней кондитерской. Бутылки пино-нуар «Русская река», каберне совиньон «Напа Вэлли», охлажденный шестнадцатилетний односолодовый скотч, двадцатилетний бурбон, вода с айсбергов и виноградный сок «Уэлч» стояли на буфете в компании стаканов, ведерка со льдом и щипцами.
Все почувствовали, как разговор перетек от захватывающего к разочаровывающе скучному и рассыпался на редкие паузы, когда слышны только позвякивание серебряных приборов по китайскому фарфору и перестук кубиков подтаявшего льда в стакане с виноградным соком.
Я спросил:
— Ладно, допустим, тот паренек, Милстрэп, безнадежен, но могло так быть, что меньше всего он жаждал умереть?
— Не думаю, — ответил Дон. — Не думаю, что в том мире вообще что-то умирает. Они даже не стареют. Они просто становятся все более и более сумасшедшими.
— А может, это нечто вроде освобождения? Своеобразное избавление?
— По моим наблюдениям, — сказал Гути, — мир не становится лучше, когда ты сходишь с ума. Все становится только хуже, и очень быстро.
