Давний сон его повторялся.
Как в том сне – или в далекой реальности – их было трое: Читари Одноухий, Ченга Нож и Дик Две Руки; трое воинов в серебристо-серых повязках Теней Ветра, трое лазутчиков, искавших вражеский стан. Но встретили они друзей – почти Друзей, так как с кланом Горького Камня было заключено перемирие. Саймон,Однако, помнил, что сие не означает, что их отпустят с миром, спев Песню Приветствия и наделив дарами. Просто схватка – если дойдет до схватки – будет почетной, один на один, с равным оружием, и победителю не станут мстить. Все-таки друзья, не враги…
Толпа Горьких Камней раздалась и вперед выступил их предводитель.
Заслуженный человек, снискавший не меньше чести и славы, чем Чоч, сын Чочинги: пальцы и уши целы, а Шнур Доблести свисает почти до колен. Он запел; звали его Циваром Дробителем Черепов, и на своем веку он свершил не один славный подвиг.
Читари, старший из трех лазутчиков, ответил – спокойно и с достоинством, без оскорбительных намеков и жестов. Ченга тоже казался невозмутимым, только оглаживал пояс, за которым торчали рукояти метательных ножей. Глядя на них, Саймон усмехнулся. Он знал, кому выпадет честь сразиться первым. И знал, чем закончится поединок.
После обмена Песнями Цивар произнес:
– Странное шепнули мне как-то Четыре Звезды – о пришельце из земель двуруких, таком же доблестном и умелом, как воины-тай. Будто бы он еще молод, но отважен и ловок, и обучен самим Чочингой, встретившим смерть на рассвете. Не поверил я и решил поглядеть.
– Гляди! – сказал Читари и вытолкнул Саймона вперед. Цивар усмехнулся.
– Вижу двурукого ко-тохару в повязке Теней Ветра. Вижу, Г что он еще молод, хотя и не юн. Вижу за его поясом клинки. Больше не вижу ничего!
– Шнур видишь? – спросил Читари.
– Ожерелье? – Цивар сощурил глаза. – Да, ожерелье длинное… уже до пояса достает… Только на нем больше пальцев двуруких, чем воинов-тай. А кому нужны их пальцы? Крысиный клык – и тот почетней!
Это было уже оскорблением, но Саймон смолчал – все, что надо, скажет Читари, на правах старшего.
– Палец всегда палец, – возразил Одноухий. – Но если тебе не нравятся эти, – он коснулся ожерелья на шее Саймона, – может, кто-то из ваших воинов поделится своими? Ну, у кого завелись лишние пальцы? – И он с мрачным видом оглядел толпу Горьких Камней.
– Ха, пальцы! Кто говорит о пальцах! – Цивар пренебрежительно махнул рукой. – Мой Наставник был таким же мудрым, как Чочинга, и он говорил: отрезав пальцы, не забудь про печень.
– Сам будешь резать, великий воин? – поинтересовался Читари и бросил на Саймона испытующий взгляд.
– Нет! Я же сказал: хочу посмотреть. Резать будет он! Из шеренги Горьких Камней выступил Цор. Время в лесу для него не прошло даром: сделался он могу4 и крепок, как молодое дерево шой, – с выпуклыми мышцами, что скрывали ложбинку меж плечевых суставов, с толстой шеей и длинными мускулистыми ногами. Но Саймон видел, насколько он молод, – совсем юнец, мальчишка, а не мужчина, с которым почетно скрестить клинок. То не его добыча, понял он. В битве с юнцом не получишь ни славы, ни чести, одну лишь горькую память да тяжкие сны…
Сны? Разве он сейчас не во сне? Не в мире иллюзий, где исполняются потаенные желания?
Дик Две Руки, сразивший некогда Цора, исчез, растворился в тумане прошедших дней. Здесь, в тайятском лесу, был Ричард Саймон, Тень Ветра, воин, не знавший поражений. Он шагнул вперед, оттолкнув Цора с дороги.
– Гепарды не сражаются с пинь-ча. – Его сильный голос раскатился над поляной. – Гепарды точат клыки на саблезубых кабанов. Не так ли, Цивар? Ты еще хочешь взглянуть, какого цвета моя печень?
Клинок в руке Саймона взметнулся и зазвенел, встретив упругое сопротивление стали.
… В следующий миг он был уже не в тайятском лесу, а на церковной колокольне. Ладони его лежали на раскаленной твердой плоти “хиросимы”, два пулеметных ствола глядели на скалы Сьерра Дьяблос; из-за скал, ряд за рядом, выползала колонна людей в пятнистых комбинезонах, и в руках их блестело оружие. За спиною Саймона грудились беленые домики на берегах прозрачного потока, а между ними и церковью была площадь, заполненная народом. Не оборачиваясь, он знал, что там собрались все: Дряхлый священник и староста, дон Анхель Санчес, экономка священника с прижавшейся к ней девочкой, Пакито и Лола, Рикардр и малышка Би, и другие люди, женщины и мужчины, еще не привязанные к столбам, не изуродованные, не изнасилованные, еще живые… На сей раз он поспел к ним вовремя, не к шапочному разбору, и эта мысль наполняла его торжеством.
Пригнувшись, он с яростным воплем дал длинную очередь, что отозвалась в скалах эхом – долгим, как похоронный салют. Фонтаном взметнулись осколки камня, под гулом свинцовых пчел рухнула тишина; хищная стая понеслась, тараня воздух, скользя вдоль дороги, отыскивая цель, такую мягкую, такую беззащитную перед укусом стали. Над атакующей колонной взвился гондурасский флаг, оттуда ответили – слабо, вразнобой; одна пуля свистнула слева от Саймона, Другая ударила в колокол, породив долгое протяжное “ба-аммм”. Он дал новую очередь, уложив в пыль десяток фигурок в пестрых комбинезонах. На площади, за его спиной, люди стояли в молчании, слушая слитный рокот пулеметного и колокольного набата. Они надеялись на него.
– Без гнева и пристрастия, – произнес Саймон, прошивая ряды атакующих. – Не милосердие, но справедливость! – Он срезал гондурасский флаг, что развевался над отрядом. – Pro mundi beneficio! Поднявший меч от меча погибнет! Не возжелай дома ближнего своего, не подними рук на жену его и детей! – Он снова надавил гашетку и пробормотал на тайят-ском:
– Чтоб вам сдохнуть в кровавый закат, проклятые крысы! Я не пущу вас сюда!
Пулемет грохотал и пел в его руках, посылая не праведным смерть и муки. Он ликующе расхохотался и пнул зарядный ящик. Патронов было много. Много маленьких свинцовых пчел, посланцев Ричарда Саймона, защитника тех, кто стоял сейчас на площади.
Он слал смерть из храма, где пребывали милосердный Христос и Дева Мария, заступница. Богородица. Он слышал их голоса. Они говорили: сегодня – не милосердие, но справедливость! Они тоже избрали его своим защитником. Не карающей десницей, не ангелом-мстителем с огненным мечом, а вестником жизни и надежды. В звоне колокола он слышал их голоса, он внимал и подчинялся им.Они говорили: сражайся! Сражайся, воин, но помни: сладко карать и сладко мстить, но слаще – защищать!
… Панамская деревушка исчезла, растаяли горы Сьерра Дьяблос, затерялась в пустоте Латмерика – коричнево-сине-зеленый шар, плывущий вокруг ослепительной звезды. Саймон лежал в траве иного мира; иное солнце восходило над его головой, иные ветры шелестели вокруг, приветствуя утреннюю зарю. Трава была высокой, красной и гибкой; упругие стебли нависали над ним, точно желая надежнее спрятать, укрыть от чужих взоров. На горизонте вставал горный хребет, вокруг лежала степь, и в ней ярким сочным пятном зеленела дубовая роща. В кольце деревьев торчали решетчатые башенки и серый бетонный купол с погасшими прожекторами.
