Вечером сегуридадос вышли на бульвары, чтобы поохотиться на мертвецов-нарушителей. Мясо: чудовища, пресыщенные толстосумы-серристос, мужчины и женщины, которым необычайно нравилось изображать ангелов Настоящей смерти в мире, где всякая другая смерть была временной. Мясо было ходячим кошмаром, а вот машины поражали красотой. Мехадоры: роботы-богомолы с клювами из ванадиевой стали и двумя скорострельными установками МИСТ-27, выпускающими пятьдесят самонаводящихся дронов в секунду. Каждый за полсекунды до цели разлетался на рой дротиков. Пятнадцать органов чувств широкого спектра анализировали окружающий мир; машины маневрировали на сфокусированных импеллерных полях. И они не знали ни сомнений, ни милости. Прекрасная Настоящая смерть. Окно в доме на холме было большим и широким, и мужчина стоял посередине, наблюдая за охотой мехадоров. Их было четверо, по паре на каждую сторону проспекта. Один – с надписью «Истребитель мертвяков» на тектопластиковой шкуре – перемахнул через живую изгородь возле дома Сифуэнтесов, использовав единственный импульс направленной электрогравитации. Дальше робот полетел над лужайкой, вертя клювастой башкой. Приостановился, просканировал окно. Наблюдатель на миг встретился взглядом с его скоплением из пяти глаз. Потом охотник двинулся дальше. Импеллерные двигатели оставляли на бритом газоне вихреобразные узоры. Наблюдатель следил за мехадорами, пока они не скрылись из виду, и им на смену пришли сегуридадос в вычурных доспехах, грозя воображаемым нарушителям до нелепости мощным оружием.
– Теперь это происходит каждую ночь, – проговорил наблюдатель. – Они начинают бояться.
Тотчас же в большой комнате с деревянным полом появилась женщина, одетая в вирткомб. Оборванные усики втягивались в узловые точки костюма, указывая на то, как быстро она вырвалась из паутины. Вид у женщины был мрачный и очень злой. А еще испуганный.
– Клянусь Иисусом, Иосифом и Марией, сколько можно повторять? Держись подальше от окна. Если поймают, тебе крышка. Снова. Навсегда!
Соломон Гурски пожал плечами. За те несколько недель, что он прожил в ее доме, женщина возненавидела этот жест. Он безошибочно выдавал в госте мертвеца и приносил холод бездны в ее большой, теплый и красивый дом в холмах.
– Это все меняет, – сказал мертвец.
Элена Асадо натянула брюки из смарткожи и сетчатый топ поверх вирткомба. Став предательницей, она носила эту штуку круглосуточно. По двенадцать часов кряду проводила в паутине, подключив глаза, уши, нос и душу, сражаясь с человеком, который убил ее возлюбленного. С таким же успехом можно бороться с Богом, думал Соломон Гурски долгими пустыми часами в просторных, залитых светом комнатах. Адам Теслер – владыка жизни и смерти. Элена снимала вирткомб, только чтобы помыться и испражниться, а также рано утром, в те синие рассветные часы, что случались лишь в этом городе, когда они хладнокровно занимались любовью на большой белой кровати. Время и гнев сделали ее худой и жесткой. Она коротко подстриглась. Элена Асадо была натянутой струной; она отказалась от женственности из-за жажды отомстить Адаму Теслеру, разрушив мировой порядок, возникший благодаря подаренной им возможности воскреснуть из мертвых.
Впрочем, нет. Это был никакой не подарок. Адам Теслер не был Иисусом, удостаивающим жизни вечной любого, кто верует. От веры никакой пользы. Он отнимал у человека все, кроме души. Те, кто мог оплачивать страховку «инморталидад», после смерти просыпались без долгов. Остальные девяносто процентов восставших из мертвых отрабатывали спасение в соответствии с кабальными контрактами, которые заключали с Домом смерти – агентом корпорады «Теслер-Танос», специализирующимся на вопросах воскрешения. Contratos[225] заключались на века. У мертвых времени было в избытке и стоили они дешево.
– Их встревожила история с «Эварт-ОзВест», – сказала Элена Асадо.
– Горстка contratados[226] на каком-то астероиде отказывается выполнять свои контракты, и все сразу решили, что сейчас небо рухнет им на головы?
– Эта горстка называет себя «Свободными мертвецами», – сказала женщина-мясо. – Когда что-то называют по-особенному, значит, оно обладает силой. Все поняли, что это лишь начало. «Эварт-ОзВест», а также прочие орбитальные и космические производственные корпорады всегда знали, что за пределами Земли не смогут обеспечивать выполнение контрактов. Они уже проиграли. Космос принадлежит мертвецам.
Сол пересек большую комнату и подошел к другому окну, безопасному, откуда открывался вид с высоких холмов на ночной город. Стекло развоплотилось от прикосновения ладони. Ночь, городская ночь, пронизанная ароматами можжевельника, похоти, дыма и сумеречными отголосками дневного зноя, змеей обвилась вокруг него. Сол подошел к перилам балкона. Мерцающие бульвары напоминали карту нейронных соединений, но в центре простиралось огромное темное пятно – амнезия, аморфная зона, лишенная света, отменяющая геометрию уличных сетей. Гетто Святого Иоанна. Некровиль. Обитель мертвых. Город мертвецов, город в городе, окруженный стенами и рвами, охраняемый теми же стражами, которые патрулировали бульвары. Город, живущий от одного комендантского часа до другого. С наступлением сумерек в двадцати километрах над агломерацией Трес-Вальес начинало пульсировать красным искусственное полярное сияние: небесный знак, приказывающий всем трем миллионам мертвых вернуться с улиц, принадлежащих живым, в свои некровили. Они проходили через пять ворот в виде массивной буквы V, пересеченной горизонтальной линией. Нисходящая линия – жизнь плоти, подчиненная энтропии; восходящая – вечная жизнь воскрешенных; разделяющая линия символизировала смерть. А еще – закон. Мертвому мертвое, живому живое. Они были несовместимы, как ночь и день. Таким же знаком была помечена ладонь каждого, кто вышел из Резервуаров Иисуса в Доме смерти.
Нет, подумал Сол. Не все возвращаются с того света со стигматами. Не все соблюдают комендантский час. Он поднес ладонь к лицу, изучая линии и складки, как будто искал начертанную там судьбу.
Сол видел знак смерти на ладони уборщицы Элены и то, как он пульсировал в такт полярному сиянию.
– Все еще не верится, что это по-настоящему?
Он не услышал, как Элена тоже вышла на балкон. Он ощутил прикосновение ее руки к волосам, плечу, обнаженной руке. Кожа к коже.
– Индейский народ не-персе верит, что конец света наступил на третий день существования мира, а вся наша жизнь – сон последней ночи. Я упал. Я столкнулся с тем белым светом, и удар был сильный. Свет оказался твердым, как алмаз. Может, мне снится, что я живу, и мои сны – последние, разбитые вдребезги моменты жизни.
– Думаешь, тебе могло присниться что-то подобное?
– Нет, – сказал он после паузы. – Я больше ничего не понимаю. Не могу взять в толк, как все это стыкуется с моими последними воспоминаниями. Слишком многого не хватает.
– Я не могла действовать, пока не убедилась, что он меня не заподозрит. Он основательно все продумал.
– Не сомневаюсь.
– Ни секунды не верила в историю о крушении конвертоплана. У вселенной случаются приступы черного юмора, но она не бывает такой аккуратной… – Помолчав, она прибавила: – Часто думаю о бедолаге-пилоте, которого он тоже убил, просто чтобы картинка окончательно сложилась.
По
