в ней слышались гулкие барабаны, звон металла и ещё какие-то другие, неведомые мне инструменты. Яга начала отбивать ритм ногой, а потом закружилась и полностью перетянула всё внимание на себя. Теперь настала очередь Льда и Эй удивляться. Шаманка покачивала бёдрами, двигала руками и ногами – все её позы и плавные жесты, перетекающие друг в друга, создавали магический рисунок танца. От Яги снова исходила та животная дикость, которая так меня пленила в первые дни нашего знакомства. Она выгибала спину, как кошка, но в следующий момент её руки напоминали гибкие крылья, и вот уже воздух рассекал взмах острых медвежьих когтей. Одна мелодия в приёмнике сменила другую, более неистовый ритм сотряс вагон, а Яга, вторя ему, закружилась с новой силой и теперь изображала змею. Я обратил внимание на Врача, который смотрел на шаманку во все глаза, и на его лице снова застыла маска иррационального ужаса. Чего он так боялся?
– Давайте все танцевать! Пробьём брешь в мироздании! – Эй испустила дикий вопль, звонко шлёпнула Льда по заднице, а потом подскочила к Врачу, схватила его за руку и заставила встать на ноги.
Бедолага в панике замотал головой, но Эй хищно улыбнулась, стиснула его руки и принялась кружить. Врач был оглушён таким напором и не имел сил сопротивляться. Казалось, его глаза транслировали во все концы вселенной сигналы спасения, так часто он моргал. Хорошенько раскрутив своего партнёра-заложника, Эй резко разжала руки, и Врач по инерции влетел в Ягу, которая танцевала с закрытыми глазами. Обычно рассеянный и отстранённый, в этот раз Врач успел сориентироваться, он подхватил шаманку одной рукой и прижал к себе, а второй опёрся о стенку.
– Оставьте меня, вакханки, – выдавил из себя Врач, выпустил Ягу и выбежал из вагона, собака кинулась следом.
Яга села на лавку, а Эй непонимающе спросила:
– Как он нас назвал?
– Вакханки. Были в мифах такие женщины – таскались полуобнажёнными и одурманенными за богом вина Дионисом, тоже не любили расчёсываться. Обожали плясать дикие танцы. Сам бог Дионис чурался своих почитательниц, такое пугающее впечатление они производили, – с готовностью пояснил я, но, заметив, как скривились губы Яги, добавил: – Ты очень красиво танцевала. Это я просто про вакханок рассказал. Не принимай слова Врача на свой счёт. Он же у нас необщительный. Боится сильно живых и здоровых.
Но не успел я договорить, как дверь снова распахнулась. Врач стоял на пороге, решительно сведя брови. Уверенным шагом он подошёл ко Льду, который всё это время продолжал самозабвенно танцевать в уголке, даже не прервавшись на выходку Эй. Врач взял одной рукой Льда за запястье, а другую положил ему на шею.
– Думаю, надо послушать ритм сердца у вас всех после движений, – проговорил Врач, обводя нас суровым взглядом.
– Как быстро он забыл диких вакханок, – усмехнулась Эй. – Мысль о сердечном ритме новых бессмертных после плясок всё вытеснила.
Врач хмурился и цокал, а потом отпустил Льда и перехватил руку Эй, которая уже некоторое время с готовностью маячила в двух шагах от него.
– Всё нормально? – задал вопрос Лёд.
Но Врач лишь пожал плечами, а потом сел на дальнюю лавку, задумчиво почёсывая свою бороду. Эй и Лёд тут же начали щупать и считать пульс друг друга, но быстро запутались.
– Если сердце бьётся, то это уже хорошо, – проговорил я.
– А кто выключил музыку? – Лёд оторвался от Эй и взял в руки замолчавший радиоприёмник.
– Он сам, – ответила Яга, нервно теребя куколку.
– И даже не шипит, – огорчился Лёд. – А я бы ещё потанцевал. Ну, может, полежит и снова заработает.
Вагон заполнила неуместная тишина. Обычно я не прочь помолчать, но в этот раз меня словно кто-то щекотал изнутри, так и подначивая ни с того ни с сего заявить всем, что мы с Эй целовались. Мне даже стало казаться, что Эй каким-то чудом проникла ко мне под кожу и теперь носится озорным чертёнком, то пиная сердце, то отыгрываясь на моём и без того ослабевшем разуме. Я схватил с лавки книгу, пробуя спастись излюбленным способом, пусть я и не мог понять в ней ни слова. Но стоило мне хоть на секунду отвлечься, как моя фантазия рисовала мелкую Эй с рожками на голове, которая нашёптывала мне на ухо каверзные идеи и мерзко хихикала. Я слишком поздно понял, что хорошее воображение – это очень утомительно.
– Тень, что с тобой? – спросил Лёд, спугивая мелкую призрачную засранку Эй, устроившую пляски у меня на голове.
– Я в порядке.
– Уверен? Ты положил книгу на голову домиком, стонешь и раскачиваешься, – проговорил Лёд, буравя меня чёрными угольками глаз.
Он был прав. Я остро ощутил, что подошёл слишком близко к той грани, переступив которую, люди бегают голыми по улицам и бессвязно кричат, размахивая руками.
А виной всему банальный поцелуй. Мы даже сексом не успели заняться. И как люди остаются в рассудке, изменяя партнёру годами? Меня даже после той малости нестерпимо сжирало чувство вины и плющил груз ответственности.
Я посмотрел в серьёзные глаза Льда и понял, что не смогу утаить такое. Видимо, я слабак.
– Давай прогуляемся и поговорим? – предложил я.
Лёд с готовностью встал. Эй с интересом посмотрела на нас обоих, но ничего не сказала. Она была занята тем, что складывала птицу из какого-то грязного листка бумаги.
Мы со Льдом дошли до вагона, в котором спала под лавкой Булочка. Я опустился на пол возле собаки и принялся чесать ей шею. Псина лениво приоткрыла один глаз и вздохнула. Лёд сел на одну из лавок, но молчал, видимо, давая мне время собраться с мыслями. А я никак не мог решить, что и как лучше сказать. Наконец я заявил без обиняков:
– Ты очень надолго впал в ступор в кабине машиниста. Эй не знала, как тебя растормошить. И решила устроить провокацию. Возможно, всему виной поезд-призрак, хотя она и до этого иногда странно со мной себя вела…
– Что она сделала? – перебил меня Лёд.
Его кожа стала совсем бледной, а в глазах было столько тоски и боли, что я уже пожалел о том, что решился быть честным.
– Не она, это сделал я. Она, наоборот, постоянно твердила, что волнуется о тебе, я почему-то, такой дурак, – проговорил я, с трудом сдерживая нервный смех, – приревновал и поцеловал её.
– А она? – судорожно выдохнул Лёд, не сводя с меня скорбного взгляда.
– Была не против. Но дальше мы не зашли. Это был наш единственный поцелуй. Я подумал, что должен тебе это сказать.
– Но ты же вроде
