class="p1">– Э, не так все быстро, – ухмыльнулся Питер, – надо подготовиться. Вернемся домой, заберем деньги, которые скопили. Нужно провизией запастись, причем понемножку таскать каждый день, а то спалимся.
– Сосиски и картошку, – предложил я. – Можно костер разводить и жарить все это на палочках…
– Никаких костров – огонь сразу засекут. Не будем брать ничего, что надо готовить. Берем консервы, готовые спагетти, фасоль в банках и всякое прочее. В магазине скажем, мама просила купить.
– Надо, чтобы кто-нибудь еще консервный нож захватил…
– Я принесу, у мамы два, она и не заметит.
– Спальные мешки и фонарики…
– Это уже в самый последний момент, а то заметят.
– Одежду можно в речке стирать…
– А мусор в дупло в дереве прятать, чтобы не нашли…
– У вас сколько денег?
– Мне на первое причастие отложили, но они в банке лежат, мне их не отдадут.
– Тогда что-нибудь подешевле покупать будем, только молоко и хлеб…
– Э-э, молоко испортится!
– А если сложить упаковки в полиэтиленовый пакет, а пакет опустить в речку, то не испортится…
– Джейми пьет тухлое молоко! – завопил Питер. Он запрыгнул на стену и полез наверх.
Джейми кинулась за ним.
– Сам ты тухлое молоко пьешь…
Она ухватила Питера за лодыжку, и они, хихикая, затеяли потасовку. Я подбежал к ним, и Питер втянул меня в кучу-малу. Мы колотили друг дружку, вопя и задыхаясь от смеха, опасно покачиваясь на стене.
– Адам ест жуков…
– Заткнись, это в детстве было…
– Тихо! – вдруг одернул нас Питер. Он отстранился и замер, жестом остановив и нас. – Это что?
Настороженные и неподвижные, мы, словно зайцы, навострили уши. Лес затих, даже слишком затих, он выжидал. Обычная какофония дневных звуков – гомон птиц, и жужжание насекомых, и шорох мелких невидимых зверьков – будто по сигналу стихла. И лишь где-то впереди…
– Что за… – прошептал я.
– Чш-ш!
Музыка, или голос, или переливы речной воды на камнях, или ветер в дупле дуба? У леса миллион голосов, и они постоянно, каждый день меняются, все знать невозможно.
– Бежим, – скомандовала Джейми, – живо!
И, как белка-летяга, полетела вниз по стене. Уцепившись за ветку, она раскачалась, выпустила ветку из рук, спрыгнула на землю и побежала. Питер бросился следом, ухватился за еще качающуюся ветку, и тогда я спустился со стены и побежал за ними.
– Подождите меня, подождите…
Лес был полон соков и жизни – на моей памяти он таким еще не бывал. Листья сверкали и переливались, как волшебный витраж, а цвета выглядели такими яркими, что, казалось, протяни руку – и пощупаешь их, запах плодородной почвы кружил голову, точно кагор. Мы прорывались сквозь тучи мошкары и перемахивали через канавы и гнилые деревья, ветви бурлили вокруг, словно вода, ласточки носились над тропой, а за деревьями – клянусь – я видел трех олених, они бежали вместе с нами. Меня распирало от легкости, счастья и необузданности, так быстро я еще не бегал, так высоко не прыгал, оттолкнись я хорошенько – и взлетел бы.
Долго ли мы бежали? Все знакомые лесные ориентиры перемешались, все выстроились поболеть за нас, потому что по пути мы встретили каждый из них: перепрыгнули через каменный алтарь, в несколько прыжков перемахнули лужайку, сквозь заросли ежевики и мимо кроликов, которые высунули из норок носы; потом по очереди толкнули тарзанку и, ухватив одной рукой ствол дуплистого дуба, обежали вокруг. А там, впереди, мучительно сладостно, притягивая нас…
* * *
Постепенно я почувствовал, что спальный мешок промок от пота, что спина, вжатая в ствол дерева, затекла так, что все тело скрутило судорогой, а голова подергивается, как у китайского болванчика. Лес налился чернотой, погрузился в кромешную тьму, я будто ослеп. Откуда-то издалека доносилось быстрое постукиванье, словно дождевые капли отбивают дробь о листву, тихо и настырно. Я силился не обращать внимания, пытался следовать за золотой нитью воспоминаний, не потерять ее во мраке, потому что иначе дорогу домой мне не найти.
Из-за плеча Джейми ручейком журчал смех, в солнечных лучах жужжали пчелы, Питер взмахнул руками и с победным криком перемахнул через упавшее дерево. Шнурки у меня на кроссовках развязались, внутри яростно дребезжал тревожный звоночек, я ощущал, как за спиной исчезает поселок, “вы уверены, вы уверены, Питер, Джейми, погодите, постойте…”
Стук поглотил весь лес, он то становился громче, то стихал, со всех сторон подбираясь ближе. Он жил в ветвях у меня над головой, в траве подо мной, мелкий, стремительный, вездесущий. По спине побежали мурашки. “Дождь, – взывал я к остаткам здравого смысла, – это же просто дождь”. Хотя на меня ни капли не упало. На противоположной стороне леса раздался крик – пронзительный, бессмысленный.
– Адам, давай быстрей!
* * *
Темнота вокруг менялась, сгущалась. В листьях будто бы зашумел ветер, сильный, из тех, что пробивают себе путь сквозь лес. Я вспомнил про фонарь, но пальцы точно закоченели. Золотая нить дернулась и закрутилась. Где-то по ту сторону поляны что-то дышало, что-то огромное.
Вниз, к реке. Скользить, пока не остановишься, ивовые ветви покачиваются, а вода мириадами крохотных зеркал отражает свет, ослепляя, ошеломляя. Глаза, золотые и окаймленные бахромой, как у совы…
Я выбрался из липкого спального мешка и кинулся в лесную чащу, прочь от поляны. Колючки цеплялись к брюкам и волосам, над ухом оглушительно хлопали крылья, я врезался прямо в дерево, из меня точно дух вышибли. Под ногами были сплошь ямки и неровности, поэтому бежал я не слишком быстро, ноги вязли в высокой, по колено, траве, словно сбылся мой детский кошмар. Плющ хлестнул по лицу, и я, кажется, закричал. Мне, конечно же, из чащи не выбраться, от меня только спальный мешок останется, его и найдут – на миг я представил, отчетливо, словно в жизни, как Кэсси в красном свитере присаживается на опавшую листву и рукой в перчатке трогает мой спальник, последнюю память обо мне.
Затем я увидел между тучами ноготь молодого месяца и понял, что очутился у раскопок. Земля здесь была скользкая, ноги расползались, я споткнулся и ударился о какой-то древний камень, но чудом удержал равновесие и снова побежал. В ушах отдавалось резкое сопенье, но, возможно, я сам и сопел. Как любой детектив, я привык считать себя охотником, и мне никогда не приходило в голову, что я окажусь добычей.
Мой “лендровер” возник в темноте белым пятном, словно белоснежная церковь, сулящая грешнику спасение. Я распахнул дверцу лишь со второй или третьей попытки, в конце концов я уронил ключи и принялся лихорадочно шарить в листьях и сухой траве, озираясь через плечо,
