открывая всей правды. Сказал только, что Игнатий Петрович переведён на другую работу, и что теперь старшим будет он.
Вскоре после оформления и принятия дел Борис разглядел нехитрую комбинацию, проводимую Дмитриевым при расчётах с крестьянами, и сразу же решил этот обман прекратить. Собрав всех артельщиков, он заявил им, что с этого дня будет производить расчёт с ними не за штуку, а за кубофут — так, как получал деньги участок от конторы.
Те запротестовали: они думали, что так их будет легче обсчитать. Штуки-то они и сами легко могли пересчитать, а как тут вычислить эти чёртовы кубофуты? Им казалось, что новый молодой начальник затеял весь этот разговор в ожидании соответствующего угощения.
Дня через три они собрались в конторе участка без приглашения, причём каждый принёс с собой бутылку, а Марья по распоряжению мужа приготовила закуску.
Артельщики явились вечером, как раз перед тем, когда оба молодых десятника собирались идти по своим делам. Пришлось остаться дома и вновь приступить к переговорам. Конечно, ни о какой выпивке Алёшкин и слышать не хотел, пришлось поддержать его и Феде. Но отпустить артельщиков, не разъяснив им их заблуждения, было нельзя. И всё-таки это удалось сделать с большим трудом. Лишь после того, как они взяли слово с Бориса, что расчёт будет производиться за штуки, а разницу, если она получится в их пользу, они потом дополучат, они согласились с тем, что предлагал Борис. И только после этих переговоров наши друзья смогли убежать к своим учителкам.
Через неделю, когда обычно производился расчёт с возчиками, артельщики убедились, что новый десятник не хочет их обмануть, а наоборот, вскрыл им обман Дмитриева, причём разница получилась настолько ощутимой, что крестьяне только за голову хватались. С этого времени авторитет Алёшкина возрос, и артельщики его всегда были готовы выручить. А вскоре это и случилось.
Срок договора кончался, а участок должен был ещё около 50 000 кубошаку отправить. На складе было не более 20 000, недоставало много. За неделю, которая оставалась до окончания срока сдачи, внести их было невозможно: рубка происходила уже на расстоянии 10–12 километров от станции. Больше двух поездок по начавшей портится дороге сделать бы не удалось, а тут ещё одна из артелей распалась: члены её перессорились при дележе денег, прогнали артельщика, а сами перестали работать. Правда, кое-кого из них удалось переманить в другие бригады, но всё равно количество подвод сократилось почти на четверть.
Это реально грозило срывом выполнения плана, а, следовательно, неустойкой для конторы Дальлеса, штрафом для артельщиков и неприятностями для молодых руководителей участка.
Борис снова собрал артельщиков и рассказал им о создавшемся положении. Обсуждая проблему, стали искать выход.
Один из артельщиков — Замула, высокий, чем-то похожий на цыгана мужик всегда отличался довольно хитрым поведением, он и внёс предложение:
— Наш новый десятник — Борис Яковлевич (да, теперь его уже нередко величали так) нам сделал добро, показав, как нас обсчитывал его предшественник, и не пожелал воспользоваться нашей неграмотностью. Мы должны ему помочь. Новых лошадей мы не достанем, дай Бог этих-то удержать. Ведь скоро полевые работы, многие хозяева хотят скотине роздых дать. Если бы приёмку производили те ребята, которых нанял Северцев, мы их, может быть, как-нибудь и обдурили бы, ну а ведь он заявил, что приедет на последнюю приёмку сам, его не обсчитаешь. Вот я и предлагаю сделать так: тут версты две от станции есть по увалу целая рощица липы. По лесорубочному билету не указаны породы деревьев, которые мы должны рубить, лишь бы не выходили за границы отведённой лесосеки, да не рубили бы деревьев не указанной толщины. Так вот, я и думаю, срубим-ка ту рощицу и сдадим её за дуб.
— Так ведь Северцев разберётся, он же породы знает, ничего из этого не выйдет, — заметил Борис.
— Обойдётся, Борис Яковлевич, не сомневайтесь! Мы липу-то с другими перемешаем, ведь часть людей будет и дуб возить. Дорога плохая, грязи много, немножко торцы грязью подмажем. Ну а если я ещё с приёмщиком немного посижу за водочкой, так мы ему их за лучший дуб сдадим!
Не очень-то хотелось Борису идти на такую комбинацию: как ни суди, а всё же жульничество. Но подводить контору и крестьян, да чего греха таить, и себя — тоже не хотелось. Он колебался. Тогда Замула решил довершить начатое дело:
— Ну. коли вы уж так сомневаетесь, то давайте так: если Северцев что-либо обнаружит, я всё на себя возьму. Скажу, что рубщики неопытные попались и перепутали. Пусть уж с меня спрос будет!
Этот довод, хотя и не убедил Бориса полностью, ведь могли же ему сказать: а как же вы их за дуб приняли? — но, за неимением другого выхода, заставил согласиться.
К удивлению всех, Северский хотя и не был так пьян, как думал Замула, подмены не заметил и липовые чурки принял за дубовые без каких-либо замечаний.
Борис был удивлён близорукостью Северцева и считал, что и он, и его артельщики ловко надули представителей японского капитала.
Об этом случае нельзя было умолчать, ведь в отчёте конторе следовало указывать и породу деревьев. Узнал о замене дуба липой и Борис Владимирович Озьмидов. Хотя Борис и опасался нагоняя, но Озьмидов, живший по пословице «Не обманешь — не продашь», его даже похвалил.
И лишь спустя много лет Борис узнал, что обманутыми-то всё-таки оказались не японцы, а они. В Японии очень мало липы и её совсем не разрешают рубить. А многие деревянные безделушки, весьма распространённые в стране, делаются из липы. Её ввозят из Кореи, и обходится она довольно дорого. Так вот, Северцев, очевидно, прекрасно разглядел, какой «дуб» ему подсунули, и решил извлечь из этого выгоду: его компания безоговорочно заплатила штраф рудникам за недопоставку стоек, и заработала втрое больше, отсортировав липу и продав её, как столярный поделочный материал.
Пожалуй, только тогда Алёшкин по-настоящему понял, какая это сложная вещь — торговля с иностранными государствами.
Закончив к концу апреля отгрузку рудничных стоек, участок приступил к выполнению следующего задания: рубке, вывозке и отправке осокоревых чурок для изготовления фанеры. Также разрешалось заготавливать чурки и из белого ореха (диморфант), но это дерево встречалось гораздо реже.
Фанерная чурка — это бревно длиной 10–15 футов, толщиной 12 и более дюймов, об этом Борис знал по занятиям на курсах. Видел он во время экскурсии на седанский фанерный завод, как из неё получается шпон, из которого потом клеится фанера. После соответствующей размочки чурку вставляют в специальный, так называемый лущильный станок, и
