меня используешь.
После тебя от меня останутся лишь кости.
Мне все равно, как я выгляжу, до тех пор, пока принадлежу тебе.
В твоих отметинах, растрепанная, чувствительная и пахнущая тобой — мне все равно.
До тех пор, пока принадлежу тебе.
Мои глаза горят, комок размером с бейсбольный мяч застрял у меня в горле, когда я перечитываю это снова и снова. До тех пор, пока принадлежу тебе.
Слеза скатывается по моей щеке, и я слышу, как открывается шкафчик. Оглянувшись через плечо, я вижу, что Клэй стоит дальше по коридору и наблюдает за мной, пока достает книгу.
Даже с такого расстояния мне удается разглядеть, как ее глаза тоже округляются.
Зал заполняется учениками, вот-вот начнутся дневные занятия, и я теряю ее из виду, но мое тело перегревается под кожей, мне так жарко.
Она нужна мне. Мне необходимо прикосновение ее кожи так же, как мне необходима еда. Больше, чем еда.
Я люблю Клэй Коллинз.
Приходит сообщение, я нажимаю на него и вижу, что оно от нее.
До тех пор, пока принадлежу тебе.
Мои пальцы замирают над экраном: ничего из того, что вертится на языке, сейчас не подходит. Я просто хочу подойти туда и прижаться к ее губам перед всем этим гребаным коридором.
Мне не хватает воздуха.
Клэй, я умираю, печатаю в ответ. Ты убиваешь меня. Пожалуйста, прекрати.
Мгновение спустя приходит сообщение: А ты сможешь?
Двадцать
пять
Клэй
Я останавливаюсь перед домом Мими, паркуясь прямо позади маминого ровера. Проверяю сообщения, перед тем как выйти из машины.
Лив так и не ответила.
Ладно, все равно это был риторический вопрос. Я ни на миг не поверю, что она хочет, чтобы я прекратила. Она сама может уйти в любой момент. Она доказала это.
Я хочу дать ей все, чего она заслуживает, и сделаю это. Скоро наступит выпускной. Почти конец учебного года. После бала дебютанток. Незадолго до окончания школы.
Тогда я буду готова столкнуться со всем. Мне просто казалось, что все окажется намного проще. Я думала, это просто секс. Но никак не ожидала… что никогда не захочу уходить.
Набираю сообщение: Пришли мне фото.
Я жду, легкий ветерок раскачивает деревья, солнце приближается к горизонту. Я осталась в школе, зная, что у Лив сегодня репетиция, а потом ей нужно посидеть с племянником, и сделала домашнее задание в библиотеке, убивая время перед еженедельной встречей с Мими.
Приходит ее ответ, и я нажимаю на изображение, которое она отправила.
Миска пасты пенне с белым соусом, артишоками и курицей.
Я закатываю глаза. Своего лица, пожалуйста.
Спустя несколько секунд я вижу ее красивые губы со слабым тинтом, вытянутые в камеру, а рядом виднеется вилка с пастой.
Я улыбаюсь. Должно быть, она ужинает. Этот рот будет моим через десять часов, пишу я.
К тому моменту я закончу с пастой, уверяет она. Потому что у нас с ней сейчас совершенно серьезные отношения без тебя.
Я посылаю ей эмоджи с поцелуем и сердечком и иду к дому бабушки.
— Мими? — зову я, и ставлю сумку на пол, поправляя свитер и поло под ним. — Я пришла-а-а.
Никто не отвечает, и я прохожу через гостиную, кабинет и столовую, оглядываясь.
— Мам? — громко кричу я.
Замечаю движение снаружи и иду через солярий к внутреннему дворику.
— Такого варианта нет, — огрызается Мими.
Я замираю, отхожу в сторону за папоротник. Мама и бабушка сидят за столом во внутреннем дворике по другую сторону стекла, благодаря открытой двери рядом со мной я прекрасно слышу каждое их слово.
— Моя семья несчастна, — говорит мама.
— Тогда исправь это. Боже, я не против разводов, когда они улучшают ситуацию для женщины, — парирует Мими, — но уйти от Джефферсона Коллинза и позволить другой женщине выиграть… Как ты сможешь жить с этим? Чему ты учишь Клэй?
— Что, возможно, она должна знать, когда стоит уйти?
— Развод — признание неудачи, — указывает Мими, — и вы оба лучше этого. Не притворяйся, что больше не любишь его.
Развод? Я не двигаюсь с места. Мама на самом деле подумывает о разводе. Я считала, может быть, они расстанутся после того, как я закончу школу, но… Они уже начали процесс?
— А когда папа изменял тебе? — спрашивает ее мама. — Ты все еще думаешь, что что-то выиграла?
— Ох, дорогая, — Мими поднимает бокал с лимонадом, любуясь нетронутой синевой бассейна во дворе. — Я точно знала, во что ввязываюсь. И я прекрасно понимала, что получу взамен. — Она делает глоток и ставит бокал на стол. — Некоторые дни были практически невыносимыми, но я все еще здесь, а эти женщины — нет.
Дедушка изменял Мими? Это меня не очень-то удивляет. Я не особо знала его. Он умер, когда мне было семь. Но Мими гордится тем фактом, что она была его женой, будто носит нагрудный знак.
Она продолжает:
— Ты никогда не пожалеешь, что не опустила голову и пошла на жертвы, чтобы сохранить жизнь, на которую ты потратила столько лет. Она войдет в твой дом не потому, что он любит ее, а потому что скучает по тебе и не может оставаться один. Если однажды мужчина привык, что о нем заботятся, он не сможет жить по-другому. Он заменит тебя из необходимости, а не желания.
Она. Папина любовница.
— Она войдет в твой дом, — добавляет Мими, — и будет растить твоего ребенка, и тратить твои деньги, и водить твою машину. В твоих силах исправить это.
Моя грудь поднимается и опускается с неглубокими вдохами. Все меняется.
Отхожу от дворика и возвращаюсь обратно в дом, сжимая кулаки.
Я знала о другой женщине. Даже думала, что она не одна. Кто мог винить его? Мама была сучкой и сделала жизнь в доме невыносимой, пытаясь контролировать все и всех, отчего мы задыхались под одеждой, косметикой и стандартами, но…
Папа правда уходит от нее? Он начнет новую жизнь без нас?
Мама оставит меня с ней?
Или она уйдет? Звучало так, будто бабушка пыталась отговорить ее от чего-то.
Куда я пойду, когда вернусь домой на каникулы? Родители больше не знают меня. Хотят ли они вообще, чтобы я была рядом: мама, вынужденная соблюдать приличия, и отец, обязанный содержать семью, которую больше не хочет иметь?
Боже, они вообще понимают, что я все еще здесь?
Я потираю лицо руками, проходя по коридору мимо всех наших фотографий, которые хранит бабушка, потому что мы выглядим как счастливая семья, а дедушка — как любящий муж.
Поворачиваю, пока не нахожу дорогу наверх, в комнату бабушки, я направляюсь прямо к потайному ящику на каминной полке.
Залезая внутрь, я вытаскиваю стопку писем, которые нашла там в восьмилетнем возрасте и которые теперь имеют гораздо больше смысла, так как Мэйкон рассказал мне о Ту Локс — старой заброшенной ферме на Харли Крик, принадлежащей моей семье, где, по его словам, бабушка прятала свой роман.
Я смотрю на стопку — там, наверное, больше пятидесяти писем, — пожелтевшую от времени и перевязанную белой лентой. В то время мне казалось, что это взрослые вещи. Письма — это то, как общались пожилые люди; я считала, что моя бабушка намного старше, чем была на самом деле, и у нее не было телефона или чего-то в этом роде.
Но я никогда не думала о них как о романтическом жесте.
Перебирая потрепанные конверты, я просматриваю их до самого низа стопки и обращаю внимание на почтовые марки и даты.
