рисовать и Старый Боб, войдя в Круглую башню, в гневе швырнул череп на рисунок и запачкал его в краске? Этому есть только одно объяснение – попробуйте-ка найти другое: господин Дарзак, вошедший в пять часов в Квадратную башню и, по общему мнению, не выходивший оттуда, совсем не тот человек, который рисовал в Круглой башне перед приходом Старого Боба в шесть часов, не тот, к кому мы пришли в Квадратную башню – но не видели, как он туда входил, – и с кем вместе вышли. Короче: это не тот господин Дарзак, который сейчас сидит здесь вместе с нами. Здравый смысл указывает нам, что у господина Дарзака есть двойник.
С этими словами Рультабийль посмотрел на господина Дарзака. Тот, как и все мы, находился под впечатлением выводов, сделанных молодым репортером. Нас всех охватило двойственное чувство: изумление и беспредельное восхищение. Как было понятно все сказанное Рультабийлем, понятно и ужасно! Он снова продемонстрировал нам свой недюжинный, точный ум. Господин Дарзак вскричал:
– Значит, вот как он вошел в Квадратную башню! Принял мое обличье и спрятался в стенном шкафу. Потому-то я его и не видел, когда, оставив в башне Карла Смелого свой рисунок, пошел заниматься почтой. Но почему же папаша Бернье впустил его?
– Да он же думал, что это вы, черт возьми! – ответил Рультабийль и взял в свои ладони руку дамы в черном, словно желая подбодрить ее.
– Значит, вот почему, когда я подошел к двери, она была не заперта и мне оставалось лишь ее толкнуть. Папаша Бернье думал, что я у себя.
– Совершенно верно! Вы рассуждаете безупречно, – согласился Рультабийль. – Папаша Бернье, отперший дверь первому господину Дарзаку, второго даже не видел. Вне всякого сомнения, вы вошли в Квадратную башню, когда папаша Бернье стоял с нами на валу и наблюдал, как Старый Боб, размахивая руками, говорил что-то миссис Эдит и князю Галичу у входа в Барма-Гранде.
– Но как же матушка Бернье, сидевшая в привратницкой, меня не заметила и не удивилась, что я вхожу второй раз, хотя и не выходил? – спросил господин Дарзак.
– Представьте себе, – с печальной улыбкой отозвался репортер, – представьте себе, господин Дарзак, что именно в эту самую минуту, когда вы шли к себе, то есть когда шел второй господин Дарзак, она собирала картошку, которую я высыпал на пол из мешка. Все ясно?
– Выходит, я должен поздравить себя с тем, что все еще нахожусь на этом свете?
– Поздравьте, господин Дарзак, поздравьте!
– Подумать только, я вернулся к себе, заперся на задвижку, сел работать, а этот бандит был у меня за спиной! Если бы он напал на меня, я и пикнуть бы не успел!
Рультабийль подошел к господину Дарзаку и, глядя ему в глаза, спросил:
– Почему же он этого не сделал?
– Вы прекрасно знаете, кого он поджидал! – ответил Робер Дарзак и повернул к Матильде искаженное горем лицо.
Стоя рядом с господином Дарзаком, Рультабийль положил руки ему на плечи и сказал голосом, к которому вернулись былые звонкость и мужество:
– Господин Дарзак, я должен вам кое в чем признаться. Когда я понял, откуда взялся «лишний труп», и убедился, что вы не обманываете нас и в пять часов действительно вошли в Квадратную башню – в это верили все, кроме меня, – я счел возможным заподозрить, что бандит – вовсе не тот человек, который в пять часов под видом Дарзака вошел в Квадратную башню. Напротив, я думал, что это и есть настоящий Дарзак, а вы – лже-Дарзак. Ах, дорогой мой господин Дарзак, как я вас подозревал!
– Но это же безумие! – воскликнул господин Дарзак. – Я ведь не смог точно назвать время, когда вошел в Квадратную башню, только потому, что не придавал этому значения и помнил час довольно приблизительно!
Не обращая внимания на слова собеседника, на растерянность дамы в черном и на наше полное смятение, Рультабийль продолжал:
– Я подозревал вас до такой степени, что решил: настоящий Дарзак явился, чтобы занять свое место, которое вы у него отняли – успокойтесь, господин Дарзак, только в моем воображении, – и вы по каким-то неясным причинам и с помощью слишком преданной дамы в черном дали ему возможность больше не опасаться вашего отважного вмешательства. Я думал даже, господин Дарзак, что раз вы – Ларсан, то человек, которого засунули в мешок, – это Дарзак. Ну и напридумывал же я! Что за нелепое подозрение!
– Да что там, все мы тут друг друга подозревали, – отозвался глухо муж Матильды.
Рультабийль повернулся к господину Дарзаку спиной, засунул руки в карманы и обратился к Матильде, которая, казалось, вот-вот лишится от ужаса чувств, слушая выдумки Рультабийля:
– Еще каплю смелости, сударыня!
На этот раз он заговорил хорошо знакомым мне голосом учителя математики, доказывающего теорему:
– Видите ли, господин Робер, Дарзаков было двое. Чтобы узнать, кто из них подлинный, а кто скрывает под своим обликом Ларсана, здравый смысл подсказывал мне, что я должен без страха и сомненья изучить по очереди обоих, изучить совершенно беспристрастно. И я начал с вас, господин Дарзак.
– Ну, довольно, – перебил господин Дарзак, – вы же меня больше не подозреваете. Вы должны немедленно сказать, кто из нас Ларсан. Я хочу этого, я требую!
– Мы тоже! Немедленно! – обступив их, закричали все присутствующие.
Матильда подбежала к сыну и заслонила его собой, словно ему угрожала опасность. Эта сцена, которая длилась уже довольно долго, вывела нас всех из себя.
– Он же знает! Пусть скажет! Пусть все это кончится! – выкрикнул Артур Ранс.
Только мне пришло в голову, что подобные нетерпеливые крики я неоднократно слышал в суде, как вдруг у дверей Квадратной башни опять раздался выстрел; он сразу нас отрезвил, наш гнев куда-то пропал, и мы – честное слово! – принялись вежливо упрашивать Рультабийля побыстрее положить конец невыносимой ситуации. Мы его не просто просили, а скорее умоляли, словно каждый хотел доказать остальным и, быть может, самому себе, что он – не Ларсан.
Услышав второй выстрел, Рультабийль преобразился. Выражение его лица изменилось, весь он, казалось, дрожал от бешеной энергии. Оставив насмешливый тон, которым он разговаривал с господином Дарзаком и который нас весьма задевал, он осторожно отстранил даму в черном, все еще старавшуюся его защитить, прислонился спиной к двери, скрестил руки на груди и заговорил:
– Видите ли, в таком деле нельзя пренебрегать ничем. Два Дарзака вошли в комнату, и два вышли из нее, причем один из них – в мешке. Есть от чего потерять голову! Но теперь мне не хотелось бы наговорить глупостей. С позволения присутствующего здесь господина Дарзака, я тысячу раз прошу прощения за то, что подозревал его.
Тут я подумал: как жаль, что он не говорил со мною об этом! Я избавил бы его от многих хлопот и «открыл бы ему Австралию»!
Взбешенный Дарзак стоял перед репортером и настойчиво твердил:
– Какие там извинения! Какие извинения!
– Сейчас вы меня поймете, друг мой, – совершенно спокойно ответил Рультабийль. – Первое, что я себе сказал, когда начал размышлять, вы это или не вы, было: «Но если он – Ларсан, то дочь профессора Стейнджерсона сразу бы это заметила». Логично, не так ли? Логично. Так вот, наблюдая за поведением той, что стала по вашей милости госпожой Дарзак, я понял, сударь: она все время подозревала, что вы – это Ларсан!
Матильда, только что опять упавшая на стул, нашла в себе силы встать и в испуге протестующе взмахнула руками. Страдание еще сильнее исказило лицо господина Дарзака. Он сел и тихо спросил:
– Возможно ли, чтобы вы подумали такое, Матильда?
Матильда молча опустила голову. С беспощадной жестокостью, которую я лично не мог ему извинить, Рультабийль продолжал:
– Когда я вспоминаю каждое движение госпожи Дарзак после вашего возвращения из Сан-Ремо, мне становится ясно, что в них все время проглядывали страх и постоянная тревога… Нет, позвольте я буду говорить, господин Дарзак. Я должен объясниться, да и все должны. Нам нужно расставить все точки над «i». Итак, поведение мадемуазель Стейнджерсон выглядело неестественно. Даже готовность, с какою она уступила вашему желанию поскорее обвенчаться, указывала на то, что ей хочется поскорее покончить с душевными муками. Я помню ее глаза, они ясно говорили тогда: «Неужели возможно, чтобы я продолжала видеть Ларсана повсюду, даже в человеке, который рядом со мною, который ведет меня к алтарю и увозит с собой?» На вокзале же, сударь, ее прощание было душераздирающим. Тогда она уже звала на помощь – ее нужно было спасти от нее самой, от ее мыслей… а быть может, от вас? Но она не осмеливалась открыться кому-либо: конечно, она боялась, что ей скажут…
Тут
