— О, Боже! — воскликнул он, стараясь изо всех сил сопротивляться, но несмотря на его желанья, накатывающаяся волна расширялась, заметала их с головой и неслась дальше через оставшийся за их спиной лес, прежде чем где-то вдалеке остановилась и задержалась. Он хотел дышать, он хотел уберечь и себя и лошадь от этого кошмара, но когда он попытался выяснить причины случившегося, чтобы принять меры, то прежде всего даже не смог понять, кто бы мог сделать такое…
Ивешка хотела его, прямо сейчас, Ивешка должна стоять за всем этим…
Ее призыв он ощущал как многоголосое эхо, как будто Ивешка говорила с ним со дна колодца, и из-за этого он не мог понять, что именно она говорила, а ее присутствие и ее желания вызывали у него точно такое же ощущение, как орда призраков. Хозяюшка начала опускаться на землю: ноги едва держали ее.
— Нет, нет, — напрягая всю свою волю желал он, из последних сил тянул ее за узду, дергал и останавливался после каждого неуверенного шага. — Идем, девочка, идем, нам нельзя останавливаться. Ивешка поступает просто глупо, мы не хотим разговаривать с ней.
Злобное эхо обволакивало его, по меньшей мере вызывая перемену в ощущении окружающего. Голова кружилась, сердце билось с перебоями, и он никак не мог понять, чего же хочет Ивешка.
Но вот впереди замелькала лесная опушка. Он еще сильнее натянул повод, заставляя лошадь идти еще быстрее. Быстрее, быстрее, черт побери! Он не хотел оставлять ее в опасности и не собирался бросать ее здесь умирающей. Он чувствовал близость той границы, где заканчивалось волшебство. Он был изможден, а кружившее вокруг них невидимое облако предлагало им все ответы на происходящее вокруг них, предлагало вернуть утраченные силы, стоило ему лишь принять это предложение и покориться…
Все силы, которые он потерял в этом столкновении, будут возвращены, таково было обещание.
— Идем! — продолжал он упорствовать, подгоняя Хозяюшку, упрашивая ее быть всего лишь послушной лошадью, вызывая в ее памяти былые картины, вспоминая вместе с ней город, знакомый холм и хозяина, который звал ее. Он рассчитывал хотя бы таким образом заставить ее идти вперед. И она шла, из последних сил переставляя ноги, раз за разом преодолевая повисшую над ними тяжесть и самый крутой из всех встречавшихся в ее жизни холмов…
Наконец она все-таки опустилась, но не на твердую землю, а прямо в мягкую грязь, замотала головой и попыталась вновь подняться.
Саша не разрешил ей, уговаривая ее, что она в полной безопасности, опустился на колени и прислонился к ее плечу, чувствуя как все окружающее кружится вокруг него в затихающем хороводе.
Его не собирались убивать. Об этом он был извещен. Сила, остановившая его, хотела лишь его молчания, его согласия и его сердца.
«Нет», — сказал он в ответ, без всякой уверенности в том, что последует за этим. Но никаких изменений не произошло.
Голоса, похожие на журчанье, зазвучали вновь, а он прижался к лошади и пытался лишь придерживаться за нее и не слушать их, пока они бормотали о том, что он должен прислушаться к ним, о том, что им нужен Петр, что им нужен он, о том, что оба они получат убежище, где Черневог не доберется до них, а он лишь должен пойти навстречу: сделать своими руками то, что не удается сделать с помощью ее волшебства.
То, как с ним разговаривали, без всяких сомнений напоминало ему Ивешку, по крайней мере это был ее голос: «Я могу остановить Кави, но лишь тогда, когда он больше не сможет использовать против меня Петра. Вырви Петра из его рук, сделай хоть раз что-нибудь без ошибки. Будь проклято твое тупое высокомерие! Сделай это, и я прощу все, что ты делал до сих пор».
Затем последовало продолжение: «Ты ничто, ты не более чем орудие желаний моего отца, Саша. Ты его последнее желание в этом мире, и ты повторяешь все его ошибки. Так не смей убивать Петра ради него. Ты слышишь меня?
И не показывайся здесь, пока не приведешь его».
Дождь колотил по листьям, с которых вниз падали тяжелые холодные капли. Они ощущались как сильные удары, на месте которых оставалась онемелость. Он по-прежнему прижимался к лошадиному плечу и, закрыв глаза, сдерживал внутри себя болезненный клубок и продолжал думать…
Главным образом он думал о том, чтобы не сойти с ума, но мысли путались, и он вдруг неожиданно вспомнил, как тетка Иленка частенько причитала: «Я знаю, кто в нашем доме приносит несчастье…"
Затем он вспомнил треснувшую чашку, которая все еще сохранялась, скрепленная желаниями…
Лошадь заворчала и двинула ногой, раз, затем еще. Видимо, ее мучили судороги. Она вся промокла, да еще лежала на холодной земле. Она ведь не понимала, почему находилась здесь, а только лишь тяжело дышала и чувствовала себя явно неуютно.
Саша понимал, что дальше они иди просто не смогут, потому что лошадь нуждалась в помощи.
Он встал, распутал повод, снял поклажу с ее спины и толкнул ее несколько раз сзади, пытаясь заставить встать на ноги. Она встала, покачиваясь из стороны в сторону, встряхивая головой, разбрызгивая вокруг себя грязную воду.
Саша обнял ее за шею, приговаривая:
— Славная девочка, — и похлопал по плечу.
Дождь тем временем не кончался. В горле у него теперь так и стоял ком, перекочевавший туда из груди. От этого слезились глаза, а боль во всем теле отвлекала его внимание, что было очень плохо, особенно при таком дожде и окружавших его голосах, из-за которых он и так едва не потерял рассудок. Его беспокоило и сердце, но к его болям он привык, и старался не обращать на них внимания, хотя иногда и подумывал о том, чтобы переложить эти заботы на Хозяюшку, но всегда успокаивал себя тем, что это еще успеется. Он покопался в мешке с яблоками и пару из них отдал лошади. Затем завернулся в парусину, прихватив горсть сушеных ягод, и пожевал их, убеждая себя в том, что хотя его тело и достаточно истощило себя, он все-таки не будет вытягивать силы из окружающего леса.
То, с чем он столкнулся, было новостью для него: он никогда не встречал ничего подобного, обладавшего столь изрядной силой.
Он раздумывал над тем, как действовала эта сила. Она не походила полностью на колдовство, но тем не менее по манере общения очень напоминала ему Ивешку. Он понимал, что Ивешка могла злиться на него, и в этом не могло быть никаких сомнений. Но если это была Ивешка, то ее поступок был явно не из лучших. То же самое сказал бы об этом и Петр. Она поступала не лучшим образом…
Она назвала его «последним желанием». А желанье, насколько ему было известно, было связано прежде всего с русалкой. Русалка, вот где было самое сильное, самое ужасное желание. Она сама являла его, она сама была своим собственным желаньем, и некоторым образом являлась желаньем ее собственного отца, который хотел видеть ее живой. Она старалась подчеркнуть, что Ууламетс и сам не знал, что делал, однако лешие никогда не считали так. Лешие сказали ему: «Отведи Черневога к Ууламетсу…"
А разве он сделал это? Все пошло не так, как следовало, и так продолжается до сих пор. Из всех существ, принадлежащих к волшебному миру, он должен был верить только лешим и Малышу. В то время как Малыш, именно сейчас, перестал ему верить. Почему?
