— Вы не хотели отговорить его, — заметил Боденштайн, — вы должны были отговорить его. Ведь он мог там узнать, какую роль вы сыграли в этой печальной пьесе. А именно это вам никак нельзя было допустить. Вы ведь столько времени изображали его верную подругу.
Надя холодно улыбнулась и промолчала.
— Но Тобиас вернулся к отцу, — продолжал Боденштайн. — Вы не смогли этому помешать. А тут еще появилась эта Амели Фрёлих, так зловеще похожая на Штефани Шнеебергер.
— Эта маленькая идиотка полезла туда, куда ее никто не просил совать свой нос! Какое ее собачье дело, что там произошло десять лет назад! — зло прошипела Надя. — Мы с Тоби могли бы начать новую жизнь где-нибудь далеко отсюда. Денег у меня достаточно. И Альтенхайн постепенно забылся бы, как дурной сон.
— И вы никогда не сказали бы ему правды… — Пия покачала головой. — Какой славный фундамент для новой жизни!
Надя не удостоила ее взглядом.
— Амели была для вас опасна, — сказал Боденштайн. — И вы стали писать Лаутербаху анонимные письма и мейлы. В расчете на то, что он что-то предпримет, чтобы обезопасить себя.
Надя пожала плечами.
— И ваши анонимки стали причиной новых несчастий.
— Я хотела, чтобы Тобиаса оставили в покое. Он уже и так настрадался, и мне…
— Да бросьте вы! — перебил ее Боденштайн. Обойдя вокруг стола, он сел напротив нее, чтобы она вынуждена была смотреть на него. — Вы хотели, чтобы он никогда не узнал, что вы тогда сделали — точнее, чего не сделали! Вы были единственным человеком, который мог спасти его от тюрьмы, но не спасли. Из уязвленного самолюбия, из детской ревности. Вы смотрели, как унижали и притесняли его семью, вы из чистого эгоизма отняли у своей «настоящей любви» десять лет жизни — только для того, чтобы он в один прекрасный день стал вашим. Это, пожалуй, самый подлый мотив из всех, с которыми я сталкивался за годы работы в полиции!
— Вы не в состоянии это понять! — возразила Надя с горечью. — Вы даже представить себе не можете, что это такое, когда тобой постоянно пренебрегают!
— И сейчас он тоже пренебрег вами, так ведь? — Боденштайн впился в нее острым взглядом, стараясь не упустить ни малейшего нюанса этой игры чувств, наблюдая, как ненависть на ее лице сменилась жалостью к себе самой и наконец упрямством. — Он думал, что по гроб жизни вам обязан. Но этого недостаточно. Он и сегодня любит вас не больше, чем тогда. А вы ведь не можете рассчитывать, что кто-то и дальше будет устранять всех ваших соперниц.
Надя фон Бредо с ненавистью смотрела на него. На секунду в комнате воцарилась гробовая тишина.
— Что вы сделали с Тобиасом Сарториусом? — спросил Боденштайн.
— Он получил то, что заслужил, — ответила она. — Если он не может быть моим, пусть не достанется никому.
* * *
— Да она же больная! — в ужасе проговорила Пия, когда несколько полицейских увели Надю фон Бредо, которая разбушевалась, поняв, что ее не собираются отпускать.
Санкцию на ее арест Боденштайн обосновал тем, что она может скрыться, ведь у нее есть дома и квартиры за границей.
— Это точно, — согласился Боденштайн. — Психопатка! Когда ей стало ясно, что Тобиас Сарториус по-прежнему не любит ее, она отправила его на тот свет.
— Ты думаешь, его уже нет в живых?
— Во всяком случае, считаю это вполне вероятным.
Боденштайн поднялся со стула, когда в комнату ввели Грегора Лаутербаха. Его адвокат пришел через несколько секунд.
— Я хочу поговорить со своим мандантом! — потребовал доктор Андерс.
— Вы можете это сделать и потом, — ответил Боденштайн и посмотрел на Лаутербаха, с несчастным видом сидевшего на пластмассовом стуле. — Так, господин Лаутербах, настало время поговорить серьезно. Надя фон Бредо только что дала показания, согласно которым вы вечером шестого сентября тысяча девятьсот девяноста седьмого года во дворе Сарториусов, перед сараем, убили Штефани Шнеебергер, использовав в качестве орудия убийства автомобильный домкрат. Вы сделали это из страха, что Штефани расскажет вашей жене о вашей связи. Она грозила вам этим. Что вы на это скажете?
— На это он не скажет ровным счетом ничего! — ответил за Лаутербаха его адвокат.
— Вы, подозревая, что Тис Терлинден стал свидетелем вашего преступления, оказывали на него давление, чтобы он молчал.
Зазвонил мобильный телефон Пии. Посмотрев на дисплей, она встала и отошла в сторону. Звонил Хеннинг. Он проанализировал медикаменты, которые фрау доктор Лаутербах прописывала Тису в течение многих лет.
— Я поговорил с одним коллегой, кардиологом из психиатрической больницы. Он хорошо разбирается в аутизме и был в шоке, когда я прислал ему твой рецепт по факсу. Эти препараты абсолютно контрпродуктивны в лечении синдрома Аспергера.
— Насколько контрпродуктивны? — спросила Пия, зажав другое ухо, потому что ее шеф в этот момент обрушил на Лаутербаха и его адвоката огонь всей своей тяжелой артиллерии. Доктор Андерс то и дело кричал: «Никаких комментариев!», словно уже находился перед зданием суда в окружении хищной стаи журналистов.
— Если комбинировать бензодиазепины с другими фармакологическими средствами, действующими на центральную нервную систему, такими как нейролептики и седативы, то их действие усиливается. Нейролептики, которые вы нашли, применяются при острых психотических расстройствах с бредовыми представлениями и галлюцинациями, седативы — для снижения возбуждения, а бензодиазепины — для подавления страха. Но последние оказывают еще одно действие, которое может быть для вас интересно: амнестическое действие. Это означает, что у пациента на время действия препарата пропадает память. Во всяком случае, врачу, долгое время прописывавшему аутисту эти средства, грозит лишение лицензии. Это как минимум тяжкие телесные повреждения.
— Твой коллега может написать заключение?
— Конечно.
Сердце Пии учащенно забилось, когда она поняла, что все это означает. Фрау доктор Лаутербах более одиннадцати лет пичкала Тиса наркотиками, изменяющими сознание, чтобы держать его под контролем. Его родители, возможно, верили, что прописываемые ею лекарства помогают сыну. Зачем это было нужно Даниэле Лаутербах, более чем понятно: чтобы избавить мужа от ответственности. Но вот появилась Амели, и Тис перестал принимать лекарства.
Боденштайн открыл дверь. Лаутербах, закрыв лицо руками, рыдал как ребенок. Доктор Андерс собирал в портфель свои бумаги. Вошел полицейский и увел плачущего Лаутербаха.
— Он признался, — сообщил Боденштайн с довольным видом. — Это он убил Штефани Шнеебергер, в состоянии аффекта или намеренно — пока это неважно. Тобиас, во всяком случае, невиновен.
— Мне это было ясно с самого начала, — сказала Пия. — Но мы до сих пор не знаем, где Амели и Тис. Зато я наконец знаю, кому они так помешали. Мы все это время шли по ложному следу.
