Книга Путь искупления - Джон Харт

Элизабет ехала сквозь утренний туман, чувствуя себя какой-то плоской и бестелесной, словно персонаж старинного кино. Все вокруг – только черное или серое, деревья призрачно проглядывали во мгле, и лишь дорога была достаточно разбитой, чтобы выглядеть реальной. Все остальное казалось каким-то ненастоящим: человек рядом с ней и ее собственные чувства, прохладный, сырой воздух, намеки на болото по бокам от дороги… Может, дело было в тишине или в невидимом рассвете, в бессоннице и полной неизвестности или просто в иллюзорной природе того, что с ней сейчас происходило…

– Мне это нелегко далось.

Элизабет бросила взгляд вправо и поняла, что Эдриен говорит о доверии. Они спали в разных комнатах, а после пробуждения обоих ждали неловкость и неожиданное молчание. Он был смущен тем, что она выяснила, а Лиз – до сих пор потрясена до основания тем, что увидела. Неосязаемая природа этого овеивала жутью ее сны, не все эти топорщащиеся узловатыми веревками шрамы, не туго натянутая кожа между ними и даже не ее неожиданно податливая эластичность. Ей снились короткие содрогания и воля, которая требуется, чтобы сохранять такого рода неподвижность. За годы работы в полиции она немало навидалась жертв человеческой жестокости – людей, готовых вырываться, бежать или просто упасть на колени и отдаться на волю провидения. Но он стоял совершенно неподвижно – только глаза двигались, когда она попросила его довериться себе, а затем касалась самых пострадавших частей его тела. Эти сны до сих пор не давали ей покоя, придавливали к земле – неотвязные образы обнаженности, жары и неохотно пробуждающейся веры.

Лихорадочный сон, подумала она. Вот чем всегда был Эдриен.

Только вот теперь он не был сном. Наблюдал за водой по сторонам, черными гладкими проплешинами мелькающей среди деревьев.

Наконец Элизабет не выдержала.

– Можешь сказать, что мы тут делаем?

Поначалу он ничего не ответил. Гудели и пощелкивали шины, на воде вдруг внезапно возникала рябь. Наверное, змея, подумала она в первый раз – судя по тому, как это двигалось, – или гребнистая спина какой-то огромной рыбины.

– Это очень старое болото, – наконец произнес Эдриен. – Полмиллиона акров кипарисов и черной воды, аллигаторов и сосен, а еще всяких растений, которых больше во всем мире не сыщешь. Тут есть крошечные островки, если ты знаешь, как их найти, и семейства с трехсотлетней историей – суровые, окостеневшие душой люди, ведущие свою родословную от беглых каторжников и рабов. Эли Лоуренс был одним из них. Это был его дом.

– Эли Лоуренс – это кто-то, кого ты знал в тюрьме?

– Знал? Да. Хотя тут нечто большее, чем просто «знал».

– В каком это смысле?

Эдриен довольно долго следил за лесом.

– Ты когда-нибудь сидела в тюрьме?

– Сам ведь знаешь, что не сидела.

– Тогда представь, что ты – солдат за линией фронта. Ты совершенно один, отрезан от своих, но тебе видно других людей в туманной дымке и темноте – всех тех людей, которые хотят покалечить или убить тебя. Тебе так холодно и страшно, что ты не можешь спать или есть – ты и дышишь-то едва-едва, через силу. Может, сначала у тебя даже получится отбиться от кого-то из них, и может, даже достаточно повезет, чтобы остаться в живых в первый день, в первую ночь. Но все это продолжает наваливаться друг на друга – отсутствие сна, холод и жуткий, просто-таки невероятный страх… Потому что ничего, что ты когда-либо знал, не способно подготовить тебя к такому полнейшему одиночеству. Это высасывает из тебя все жизненные соки, низводит тебя к чему-то, чего ты даже сам не узнаёшь. Но ты ухитряешься продержаться еще несколько дней – может, даже целую неделю. К тому моменту на руках у тебя чужая кровь, и ты многое успел натворить – не исключено, что какие-то действительно страшные вещи. Но ты по-прежнему цепляешься за надежду, потому что знаешь: линия фронта – вон она, где-то вон там, и всё, что ты когда-либо любил и во что верил, находится с другой ее стороны. Всё, что тебе надо сделать, это добраться туда, и тогда все закончится. Ты дома, и ты живой, и тебе кажется, что в самом скором времени все будет так, словно весь этот ужас был всего лишь сном, а не твоей собственной жизнью.

– Могу это понять.

– Быть копом, заключенным в тюрьму, – это практически то же самое, но только нет никакой линии фронта, за которой тебя ждет избавление, и это не дни, а годы.

– И Эли Лоуренс тебе помогал?

– Помогал. Спасал меня. Даже после того, как они его убили.

Голос Эдриена пресекся, но Элизабет показалось, что картина начинает складываться.

– Когда ты говоришь, что его убили «они», то…

– Престон и начальник тюрьмы; Оливет и еще двое, Джекс и Вудс.

– Тоже охранники?

– Да.

Узкая шоссейка изогнулась влево. Элизабет переключилась на третью, на выходе из поворота резко прибавила газу.

– Эли был моим другом. И они убили его из-за того, что он знал, – не за то, что был вором или убийцей, а за то, что мог рассказать им только он один. Пришли как-то в воскресенье и забрали его. После этого я не видел его девять дней, а когда он наконец вернулся, то лишь для того, чтобы умереть. – Эдриен не сводил глаз с болота, с высматривающих добычу цапель и черных лилий. – Они переломали ему половину костей, а потом притащили назад, думая, что он выложит мне секрет, который отказался выдать им. Я смотрел, как он тонет в собственной крови, и держал его на руках, когда это случилось. После этого наступил мой черед.

– Ужасно, – прошептала Элизабет; но ему было плевать на ее жалость.

– Я хотел, чтобы они заплатили за то, что сделали. Мне постоянно снилось, как я их убиваю.

– Но ты оставил Оливета в живых.

– Это тоже был Эли. Его милосердие.

– А как насчет Уильяма Престона?

Эдриен посмотрел на свои разбитые, распухшие руки и единственный раз кивнул.