— Стас, ты хоть теперь представляешь, что я сейчас чувствую к тебе?
— Отдалённо.
— Вот именно, что отдалённо, — еле сдерживает она себя. — И как я должна рожать от человека, который так со мной поступил? Ты ведь не просто предал меня, ты сломал все мои мечты. Думаешь, я не видела как ты благородно терпел меня всё это время?!
— Я любил тебя.
— Любил, — кивает она. — Когда-то очень давно, а потом ты вдруг решил, что у твоей жизни гораздо больше граней и интересов, чем простые отношения со мной. У тебя было время для всего. Для учёбы, футбола, братьев… даже для помощи этой твоей… с фиолетовыми волосами. Только для меня места не находилось.
Руки сами сжимаются в кулаки, врезать бы себе сейчас хорошенько.
— А я ведь видела это всё. И терпела, делая вид, что ничего не происходит. Я ведь знала, что для тебя верность и долг не пустые слова, хотелось надеяться, что ты просто перебесишься. Ага, как же, — всплеснула она руками. — Ты ведь уже знал, что ничего не будет как прежде, но продолжал что-то там тянуть. И ладно, если бы ты просто бросил меня. Так уже через неделю ты притащил к себе эту. Скажи мне, что я должна теперь испытывать к тебе или… к ребёнку?! Как рожать, если я тебя придушить хочу? Как мне потом его воспитывать или любить, если он прямое напоминание о моём главном жизненном разочарование?! Как?! Не хочу я с тобой никаких связей иметь! Видеть тебя не хочу! А тут… живое и прямое напоминание о тебе. Скажи мне, каким может вырасти этот… ребёнок, если его мать будет смотреть ему в лицо и видеть своё же унижение и разочарование?! Не знаю как ты, а я не настолько… жестока.
Каждое Настино слово попадает прямо в цель. Вряд ли можно ненавидеть сильнее… чем я сейчас самого себя. Но тяжелее всего было осознавать, что я никак не могу помочь Насте. Я и так уже дел натворил. Беспокоясь об одном и не замечая очевидного. Хотел бы я, чтобы всё вышло иначе? Да, конечно. Если бы можно было отмотать время назад и решиться на разговор ещё тогда. Но я не сделал… и теперь эта будет именно та вина, которую мне придётся нести на себе всё оставшуюся жизнь.
— Что я могу для тебя сделать?
— Убиться? — невесело предлагает она.
— А это поможет?
Вместо ответа она лишь качает головой и отворачивается.
Я зачем-то опять завожу машину, это уже какая-то мания вести серьёзные разговоры за рулём.
В итоге мы оказались на Поклонной горе. Вид на Москву, конечно, был захватывающий, но разве кто-то обращал на него внимание?
Молчали. Говорили. А потом опять молчали.
Неловко вспоминая как всё начиналось и злясь на то, как всё бездарно завершилось.
— Насть, я очень виноват перед тобой. Знаю, что это не изменит ситуации, но я хочу, чтобы ты знала, что я очень сожалею.
Извиняться сложно. И не потому что я не хочу признаваться в том, что виноват, нет, это как раз я ещё могу сделать, вся проблема в том, что это ни черта не изменит, ни для неё, для меня.
— Я не знаю, что мне делать, — отчаянно признаётся Настя, уже ночью. — Стас, мне страшно. Я одинаково сильно боюсь, любого своего решения. И аборта, и рожать. Если я решаю второе, то ведь там точно уже ничего не изменишь. Ребёнка же не вернёшь обратно, не поставишь время на паузу… Я не хочу ломать его жизнь. Я не хочу ломать свою жизнь, — а потом у неё вырывается, неожиданно жалобное и несчастное. — Что мне делать?
У меня есть один вариант, но он только мой. Мне так хочется крикнуть: «Рожай». Мне хочется молить и упрашивать, но самое дерьмовое, что даже у меня нет гарантии, что это будет самое правильное решение.
— Насть, чтобы ты не решила, я буду рядом. Я приму любой твой поступок. Если ты решишь, что не сможешь его полюбить и всё-таки сделаешь… аборт, то я пойду с тобой. И если надо, буду держать тебя за руку и вместе с тобой оплакивать наши ошибки. Если ты решишь рожать, то я тоже буду рядом, на том расстояние, на котором ты мне позволишь. Я готов на любую роль, которую ты сможешь отвести мне.
А ещё мы будем любить его, нашего ребёнка. Обязательно будем. Настя будет хорошей мамой, немного нервной, но глубоко в душе она настоящая тигрица, которая до последнего будет защищать своё чадо.
Я дам ему самых лучших в мире бабушку и дедушку, а ещё толпу неадекватных тёть и дядь, и сделаю всё что только смогу, лишь бы они были счастливы.
И Вера. Почему-то мне казалось, что Вера была бы самой адекватной из нас троих, и она научила бы моего ребёнка тому, что мама с папой, конечно, порой бывают странными, но это не должно пугать.
Но всё это мечты и слова, потому что была обратная сторона. Та реальность, в которой мы жили, и в которой мы с Настей оба не знали, что делать и как жить, чтобы не сотворить ещё больший вред.
— Не знаю, я ничего не знаю, — глухо прошептала она. И это были последние слова, которые кто-то из нас осмелился произнести вслух на протяжение долгих часов тишины.
Сначала я ещё держался, устало разглядывая город за стеклом. А потом начало накатывать безнадёга, с каждой потраченной минутой, которая приближала утро и одно из самых паршивейших событий в моей жизни.
Мы не один час сидели в машине, где уже всё давно и безнадёжно пропиталось нашим отчаяньем. Поначалу я ещё пытался придумать выход из ситуации, но как бы я не напрягал свои мозги, у меня ничего не выходило. Смешно. У меня была неделя, чтобы разобраться со всей этой хернёй, но я так и не смог. Теперь же жадно и судорожно хватаюсь за наши последние часы вместе, отравляя и без того убитую надежду.
Так если бы эта ночь не имела конца, то и не было никакой необходимости выпускать Настю из салона и… ждать её жуткого решения.
Иногда она выходила покурить, и я ненавидел эту электронную парилку, но молчал, скрипя зубами. А когда она возвращалась в салон, впускала потоки морозного воздуха, которые слегка разбавляли всю эту горечь между нами. Но легче не становилось. В те моменты, когда она садилась на своё место, мне хотелось завести мотор и, вжав педаль газа до упора, увезти её и себя куда-нибудь далеко-далеко. Где мы могли бы просто быть собой. Где не было никакого прошлого между нами и никаких обид, и мы бы просто могли принять решение, свободное ото всего.
После этих мыслей я особо сильно начинал презирать себя за слабость и малодушие, до конца не понимая, что убивает меня сильнее — желание уехать или решение остаться.
А потом и эти мысли стали слишком невыносимыми. Последние пару часов мы просто молчали, думая каждый о своём. И я не нашёл ничего лучше, чем просто отдаться на откуп своим собственным воспоминаниям. Вспоминать выпускной и злиться на Дамира было в разы не так больно, как пытаться переживать наше настоящее. Оно крутилось у меня в голове, из раза в раз напоминая о несбывшемся, порождая во мне детскую обиду на Дамира. Он же обещал, он же обнадёживал меня, что и в моей жизни будет когда-нибудь так…
— Так чтобы вместе, несмотря ни на что… — слова почти пятилетней давности предательским эхом проносились в моём сознании.
