Да и в прошлом нет причины Нам искать большого ранга, И, по мне, шматина глины Не знатней орангутанга.
А творца кто сотворил?
Зоологи называют четыре признака, по которым наш вид уникален среди современных млекопитающих: прямохождение, речь, пользование огнем и способность все более совершенствовать свои орудия. Гуманитарии любят добавлять к этому набору пятый: религиозное чувство. Дальше как раз это чувство и разделяет людей на тех, для кого оно свидетельство вмешательства сверхъестественной силы, и на тех, кто в это не верит. Последним приходится каким-то образом объяснять феномен религиозности. И тут они заходят в тупик. Пытаясь вывести это чувство из «страха дикаря перед силами природы» и «мистического первобытного сознания», они ничего существенного не говорят. Почему первобытный человек должен был бояться природы больше, чем его дочеловеческие предки, и больше, чем другие животные? О последних мы уже говорили, что они природу, окружающий их мир любят. А искусство древнего человека: и позднепалеолитические фигурки, и рисунки в пещерах, расположенных на территории Испании и Франции, и тысячи рисунков на скалах в Сахаре — все проникнуто любовью к природе. Изображения любых животных — больших и маленьких, полезных и бесполезных, съедобных и хищников — созданы не только с точным знанием их внешнего вида и движений, но и с чувством восхищения.
А откуда взялись моральные заповеди — важнейший компонент всех религий? Из страха перед природой? Да и особое «мистическое» сознание — кабинетная выдумка, о чем мы тоже говорили выше. Та же его часть, которая не выдумана, не может служить объяснением, потому что сама должна быть объяснена. Неудивительно, что кавалерийская атака на происхождение религии захлебнулась.
Мы с вами, читатель, не будем ввязываться в этот бессмысленный спор. Вместо этого попробуем посмотреть, есть ли в наших инстинктивных программах что-то, что могло стать кирпичиками в фундаменте религий. Мы уже знаем, что человек воспринимает инстинктивные подсказки очень своеобразно и обычно их не замечает. А если замечает, может воспринимать то как собственную потребность, внутреннее чувство, то как повеление откуда-то извне, «свыше».
Когда мы обсуждали программы иерархического построения стада, мы говорили, что в них мыслится существование над пирамидой еще одного уровня, занятого «сверхдоминантом». Этот «сверхдоминант» должен обладать преувеличенными признаками, он должен быть очень большим, всесильным. Отношение к нему должно быть такое же, как к доминанту: смесь страха с любовью.
Древнеегипетский скульптор замечательно точно передал величественный облик павиана-доминанта. В сходной позе мог бы сидеть на троне и патриарх-человек. У древних египтян павиан стал символом бога Тота.
Облик его может быть человеческим, а может быть и иным. Рассматривая наскальные рисунки скотоводов Сахары, мы с вами могли понять, как легко было их детям начать испытывать любовь и почитание к быку и корове. К первому — как к отцу-вожаку, красивому и могучему. Ко второй — как к матери-кормилице, уютным небесным сводом нависающей над ребенком. Вполне возможно, что они даже запечатлевались наряду с родителями-людьми.
Мы не знаем, кого — еще героя или уже бога — изобразили древние шумеры, жившие 5-6 тыс. лет назад, но догадываемся, что это кто-то могущественный, ведь он сильнее змей и леопардов.
Когда мы обсуждали признаки носителя очень высокого иерархического ранга, то поняли, что он должен быть сильнее самых страшных для инстинктивных программ хищников — кошачьих, хищных птиц и змей. Он должен их побеждать, а еще лучше — ими повелевать. Эти хищники (или составленная из них химера) вполне годятся на роль «сверхиерархов».
Месопотамский герой Гильгамеш, победитель львов, стал впоследствии полубогом.
Обсуждая детские страхи смерти и приемы ее избежать, мы заметили, что у многих животных есть программа заключения союза с кем-то сильным. Что эта программа может осуществиться реально. А может стать и мечтой, породив мнимый союз с покровителем.
Мы говорили, что животные не меньше нас любят природу, любят Солнце, небо, воду. Некоторые из этих стихий (например, Солнце) вполне могут воображаться в качестве «сверхдоминанта», стоящего выше человеческой пирамиды.
Итак, наверху могут оказаться и предок-герой, и сверхчеловек, и некоторые животные, и силы природы.
Такое положение относительно матери, согласно врожденной программе, должен занимать детеныш наземного примата в случае опасности или неуверенности.
Если такой объект подчинения, поклонения и задабривания образовался, то живые люди, стоящие на верхнем этаже пирамиды — иерархи, — будут изображать союз с ним, какие-то особые отношения. То есть будут выполнять роль жрецов или шаманов. Эта вольная или невольная мистификация обретает свою логику, по которой орущего на восходе Солнца павиана удобнее признать участником культа Солнца, особым животным, наделенным священным чувством. Подобная логика порождает много сакральных тайн и таинств, непостижимых для непосвященного ума.
