— Я не сомневаюсь, что у вас очень интересная работа. Кажется, у вас есть сестра?
Аллегра кивнула, думая о бедняжке Сэм с ее огромным животом.
— Да, ей семнадцать лет, она еще учится в школе. — «И иногда снимается для журналов; кстати, она беременна». Аллегра чуть громко не расхохоталась, представив лицо миссис Гамильтон, если бы она произнесла это вслух. — Осенью она поступает в ЛАКУ на специальность «драма».
— Похоже, у вас очень интересная семья. — После короткого молчания, когда слышалось только негромкое поскрипывание кресла-качалки, миссис Гамильтон задала вопрос, который сразил Аллегру наповал. Она никак не ожидала от матери Джеффа такой бесцеремонности. — Скажите, Аллегра, вы еврейка?
Джефф чуть не свалился со стула. В ожидании ответа он посмотрел на Аллегру.
— По правде говоря, нет, — бесстрастно ответила та. — Я принадлежу к епископальной церкви, но мой отец — еврей, и я довольно много знаю об иудаизме. Вы хотите что-нибудь узнать? — спросила она с подчеркнутой вежливостью, но миссис Гамильтон не клюнула на наживку. Она была достаточно стара и проницательна, и ее ничуть не волновало, понравится ли она своей будущей невестке. Джефф слушал мать с ужасом.
— Я так и думала, — безапелляционно продолжала миссис Гамильтон. — Вы не похожи на еврейку.
— Вы тоже, — спокойно заметила Аллегра. — А вы еврейка?
Джефф чуть не подавился лимонадом. Он закашлялся и
поспешно отвернулся, пряча от матери смеющиеся глаза.
Никто никогда не задавал миссис Гамильтон такого вопроса.
— Конечно, нет! С фамилией Гамильтон? Вы что, с ума сошли?
— Не думаю, — как ни в чем не бывало ответила Аллегра. — А что? — Аллегра говорила так спокойно, словно они беседовали о погоде. Миссис Гамильтон еще не поняла, в чем дело, но Джеффу стало стыдно.
— Значит, насколько я понимаю, ваша мать не еврейка, — продолжала миссис Гамильтон, довольная уже тем, что на ее будущих внуках не будет этого клейма. Но раз отец Аллегры еврей, то она все равно наполовину еврейка.
Тут Джефф не выдержал и вмешался в разговор. Он решил, что пора избавить мать от страданий, а себя и Аллегру — от необходимости ее выслушивать.
— Ее мать не еврейка, и отец тоже. — У него возникло неприятное ощущение, будто он предает Аллегру, но в своих собственных интересах он был вынужден продолжать: — Родного отца Аллегры зовут Чарлз Стэнтон, он врач, живет в Бостоне.
Миссис Гамильтон снова посмотрела на Аллегру с неодобрением:
— Ради всего святого, почему вы не носите его фамилию?
— Потому что я его ненавижу и мы с ним не виделись уже много лет. — Четыре года общения с психоаналитиком не прошли для Аллегры впустую, это был самый отвратительный разговор, в котором ей когда-либо приходилось принимать участие, и она чуть было не сказала об этом открыто. — Честно говоря, после того, что я видела в своей семье, я бы не стала возражать, если бы мои дети воспитывались как иудеи. Мои брат и сестра — евреи, и я не вижу в этом ничего плохого. Я могу всем пожелать такого детства, какое было у них.
Джефф начал всерьез опасаться, что ему придется приводить мать в чувство. Он бросил на Аллегру предостерегающий взгляд, однако та не вняла предостережению. Чтобы успокоить мать, он выдал тайну Аллегры и сам это сознавал. Но его глаза безмолвно говорили: «Виноват, каюсь, но ты же знаешь, что я ничего такого не имел в виду».
— Полагаю, вы пошутили, — холодно заключила миссис Гамильтон.
После этого она заговорила о другом, и ни Аллегра, ни Джефф не стали возражать. Через некоторое время они пошли наверх переодеваться к обеду. Каждый отправился в свою комнату, но Джефф переоделся и, как только у него появилась возможность проскользнуть незамеченным, примчался к Аллегре в комнату для гостей.
— Прежде чем ты запустишь мне в голову чем-нибудь тяжелым, я хочу извиниться. Я знаю, тебе кажется, что я тебя предал, но я пытался заставить ее замолчать. Я все время забываю, что она в некоторых вопросах очень ограниченна. Представь себе, она состоит членом клуба, куда евреи не допускаются уже двести лет. Для нее это важно.
— Для фашистов это тоже было важно.
— Аллегра, тут совсем другое дело. Это не расизм, а глупые предрассудки. Мама видит в том, чтобы презирать всех, кто от тебя отличается, некий аристократизм. Она рассуждает так не со зла, а от ограниченности. Ты же знаешь, я не разделяю ее взгляды, мне все равно, вырастишь ты наших детей иудеями, или буддистами, или еще кем. Я тебя люблю, какую бы фамилию ты ни носила, кстати, ты все равно скоро станешь миссис Гамильтон, так из-за чего волноваться?
Джеффу было ужасно неловко за мать, и Аллегре стало его жаль, поэтому она злилась далеко не так сильно, как ей следовало бы — за Саймона. Как все это мелочно и жалко!
— Джефф, и ты все это выносил? С твоей матерью так тяжело общаться, в ней нет ни теплоты, ни душевности…
— Когда-то она была другой, — Джефф попытался вступиться за мать, — во всяком случае, не такой холодной. Но после смерти отца она очень горевала и со временем совсем замкнулась в себе.
Однако Аллегра никак не могла представить мать Джеффа более открытой и дружелюбной.
— А тебе не было рядом с ней одиноко? — На месте Джеффа она, наверное, не выдержала бы.
— Иногда бывало, но человек ко всему привыкает. У нее все родственники такие, только сейчас никого из них уже нет в живых.
— Интересно, чем они занимались, когда собирались вместе? Складывали ледяные кубики?
— Это ты напрасно, не такая уж она плохая.
Джефф застегнул молнию на спине черного льняного платья Аллегры. В дверь постучали. Джефф догадался, что это мать. Ему не полагалось находиться в комнате Аллегры, и он поспешно ретировался в ванную, по дороге делая Аллегре знаки, чтобы та его не выдавала. Как только Джефф спрятался, Аллегра открыла дверь. Миссис Гамильтон пришла сообщить, что стол накрыт к обеду. Она даже похвалила платье Аллегры — по-видимому, таким образом пытаясь искупить вину за свои недавние высказывания. В действительности же мать Джеффа стала относиться к ней куда лучше, когда узнала, что ее настоящая фамилия не Стейнберг, а Стэнтон.
Аллегра последовала за хозяйкой дома в столовую. Чуть позже, выждав положенное время, появился Джефф. Как ни странно, обед даже прошел в более или менее спокойной обстановке: за столом беседовали о живописи, об опере, о поездках миссис Гамильтон в Европу. Это был, пожалуй, самый скучный обед в жизни Аллегры. К счастью, встав из-за стола, миссис Гамильтон почти сразу ушла к себе, чтобы лечь спать.
Когда совсем стемнело, Джефф с Аллегрой вышли на берег океана. Они долго купались, потом легли на песок обнявшись.
— Тебе было скучно, правда? — спросил Джефф.
Аллегра перевернулась на спину и вздохнула, глядя на звезды. Интересно, какой ответ он хочет услышать, правдивый или вежливый? Она помолчала.
