– Святые угодники, ты что, до сих пор опасаешься покушения на меня? – изумился Вильгельм.
– Нет, – откровенно ответил Рауль, – но боюсь, что другого места для ночлега мне попросту не найти, монсеньор.
В назначенный для совета день бароны и вальвассоры с раннего утра собрались в зале, переругиваясь, стремясь занять места получше, а также громогласно обмениваясь мнениями насчет того, что понадобилось от них герцогу. Те, кто уже знал об этом, просвещали несведущих, поэтому ко времени, как герцог вошел в залу через дверь позади трона, в помещении стоял такой невообразимый гам, что человеку из-за всеобщего шума было трудно расслышать собственный голос.
Впереди герцога вышагивал церемониймейстер. Как выяснилось, он обладал зычным басом, коим и воспользовался по прямому назначению. Все разговоры прекратились словно по мановению волшебной палочки; вассалы замерли в почтительном молчании, ожидая, когда к ним обратится герцог.
Его сопровождали члены Совета и все старшие прелаты герцогства. Завидев сутаны епископов, собравшиеся в зале поняли: им предстоит стать участниками небывалого действа. Раздалось приглушенное перешептывание; те, кто оказался в задних рядах, вытягивали шеи, чтобы лучше видеть; джентльмены невысокого роста вставали на цыпочки, пытаясь разглядеть хоть что-либо поверх плеч своих более высоких сотоварищей.
Герцог надел кольчугу, голову его украшал церемониальный шлем с короной. Выбор парадного одеяния был не случаен; Гилберт де Харкорт, прибывший на собрание от имени Хуберта, проворчал себе под нос:
– Ого! Неужели война?
Вильгельм поднялся по ступенькам к трону и окинул взглядом залу, словно считал собравшихся по головам. Когда же те, кто сопровождал его, расселись по местам на возвышении, он обратился к своим баронам с речью.
Они выслушали герцога в полнейшей тишине. Голос его был сильным, и эхо подхватывало окончания слов Вильгельма, донося их до самых укромных уголков. Собравшиеся замерли; никто не переступал с ноги на ногу и не перешептывался; было очевидно – он застал своих вассалов врасплох; впрочем, явствовало также то, что многие слушали его с тревогой и неодобрением.
Находясь по правую руку от трона, Рауль отчетливо видел почти всех собравшихся в зале. Хранитель упер свой обнаженный меч острием в пол, положив обе руки на рукоять. Он даже взглянул украдкой на Жильбера, стоявшего в точно такой же позе слева от герцога, но тот не оценил лукавых искорок, вспыхнувших в глазах Рауля. Жильберу было не до того – он явно тяготился своей нынешней ролью и положением.
Герцог, закончив речь, сел и стиснул подлокотники трона. Еще несколько минут, казавшихся бесконечными, в зале царила мертвая тишина – никто не смел пошевелиться или заговорить. Но вот кто-то зашептал на ухо соседу; его примеру последовали другие; по зале прокатился приглушенный ропот, который постепенно нарастал и становился громче.
Герцог вновь поднялся; на него устремились полные подозрения взгляды.
– Мессиры, – сказал он, – я удаляюсь, дабы предоставить вам полную свободу посовещаться друг с другом и обсудить мое предложение. – Подав знак своим братьям сопровождать его, Вильгельм вышел.
Не успела за ним захлопнуться дверь, как поднялся грандиозный шум, словно все дьяволы преисподней сорвались с цепи. Кое-кто тут же попытался продемонстрировать собравшимся всю неосуществимость требований герцога; несколько сеньоров помоложе, раздувая ноздри, словно боевые кони, заслышавшие звук трубы, вознамерились перекричать гул всеобщего неодобрения; собравшиеся, что было вполне естественно, разбились на группы, насчитывающие от пяти до сотни рыцарей, столпившихся вокруг нескольких ораторов.
Фитц-Осберн первым покинул возвышение. Сойдя с последней ступеньки, он принялся локтями прокладывать себе дорогу, то беря кого-либо под руку, то похлопывая очередного боевого товарища по плечу.
Со своего стула поднялся и де Монфор. Подмигнув Раулю, он сказал:
– Будь я проклят, они негодуют! И что теперь?
– Я остаюсь, чтобы послушать, о чем пойдет речь, – ответил Рауль. Сунув меч в ножны, он взял де Монфора под руку. – Идемте, Гуго, подобной забавы мы еще лет двадцать не увидим.
Они вместе сошли с возвышения и начали переходить от одной группы к другой.
– Рауль! Подожди минутку! Герцог что, спятил? – Сеньор Этутвилль схватил Рауля за край мантии. Анри де Феррьер оттолкнул его в сторону. – Рауль, что все это значит? Отправляться за тридевять земель, чтобы сразиться с чужеземцами на их собственной территории! Это неслыханно!
– Да мы все просто сгинем на море! – с негодованием подхватил Жоффруа де Берне. – Вспомните, что сталось с Гарольдом в Понтье! Короны! Королевства! Господи милосердный, что за дикий план?
– Отпустите меня, это не я его придумал! – запротестовал Рауль. Его оторвали от де Монфора, но он пробился сквозь толпу и оказался в группе мужчин, обступивших Фитц-Осберна.
Сенешаля любили все, чем он и пользовался, беспрепятственно высказывая собственное мнение. Рауль улыбнулся про себя, слушая его убедительные аргументы. У Фитц-Осберна был звучный голос; бароны один за другим поворачивались к нему лицом. На проклятия он отвечал шутками; незаметно подняв настроение собравшимся, постепенно внушил им, что предлагаемое мероприятие – вовсе не такая безнадежная затея, как они решили поначалу, и призвал их, вспомнив о своем долге, спокойно обсудить план герцога. Кто-то крикнул ему, чтобы он высказал собственное мнение о требованиях герцога; его ответ оказался уклончивым, однако понравился всем присутствующим. Бароны сочли, что поступят здраво, если предоставят ему говорить от их имени.
Рауль проскользнул сквозь толпу в комнату, где его ждал герцог. Войдя в нее, он увидел – Вильгельм стоит подле очага, выставив перед собой ладонь и прикрывая ею лицо от огня. Мортен откинулся на спинку кресла, ковыряясь в зубах, а епископ Одо, никогда не отличавшийся терпением, сидел за столом и барабанил по нему пальцами.
Герцог поднял глаза на вошедшего Рауля, приветствуя его слабой улыбкой. Хранитель же торжественно сообщил:
– Благодарю вас за сегодняшний день, монсеньор. Давно я уже не получал такого удовольствия.
– Что они говорят? – спросил Одо, метнув на него быстрый взгляд своих темных глаз. – Клянусь Богом, им надо преподать урок куртуазности!
– Ну, они говорят, что многочисленные победы герцога сделали его безрассудным, милорд, – ответил Рауль.
– Глупцы! – спокойно констатировал Вильгельм, не поднимая головы.
– Жалкое сборище ничтожеств! – бросил Одо. – Слишком долго в Нормандии царит мир. Мужчины отрастили животы, посадили печень и полюбили покой больше славы. Ну, я им покажу!
Мортен, прекратив ковыряться в зубах, внушительно осведомился:
– Они собираются ответить герцогу отказом, Рауль?
Хранитель рассмеялся.
– Когда я уходил, они уже готовы были выбрать Фитц-Осберна своим представителем, так что одному Богу известно, какой ответ вы получите. Но их сердца подсказывают им, что надо сказать «нет». Они говорят, вы не имеете права требовать от них помощи в чужой стране, монсеньор. Я же лично думаю, многие просто боятся поездки за море.
