Книга Угол падения - Роман Глушков

Затащивший меня в башню громила-сицилиец не солгал: лучше бы я действительно получил от него пулю в лоб и покончил раз и навсегда со всеми своими проблемами, чем остался в живых. Но я предпочел составить компанию Викки и потому отдувался сейчас на пару с ней и за ее грехи, и за собственный необдуманный выбор. Причем – вот ведь несправедливость! – мне досталось на орехи даже больше, чем виновнице этого грандиозного переполоха.

В полузатопленной башне, которую мы, поддавшись на вражескую уловку, посчитали пустой, нас поджидали трое: уже упомянутый мной медведеобразный крепыш, его приятель – пижонистый макаронник с растрепанной длинной шевелюрой, – и – надо же так случиться! – Демиург собственной персоной. Причем последний радовался нашей поимке сильнее всех. Когда громила прострелил мне колени, Ньюмен впал в бурный восторг и станцевал на башенных ступенях неуклюжую джигу, сопровождая ее противным взвизгиванием, больше похожим на тявканье тюленя, чем на победные крики. В отличие от Грега сицилийцы вели себя гораздо сдержаннее и ограничились обычной злорадной бранью. Эти двое были достаточно взрослыми людьми и сдерживали свои эмоции даже тогда, когда выплеснуть их было, в общем-то, не зазорно.

Мне тоже пришлось поневоле вступить в этот хор со своей партией, ибо стоически молчать после того, как тебе раздробили сразу обе коленные чашечки, было попросту невозможно. Заполучи я такие ранения в реальности, скорее всего, и вовсе лишился бы сознания от боли, но и в гуманных условиях ментального мира она не показалась мне щадящей. Особенно учитывая то обстоятельство, что полтора десятка лет до этого никто не простреливал во мне дырок, и я успел изрядно подзабыть, что такое боль и как ее переносить. За моими воплями, ликованием Демиурга и бранью макаронников крики охаживаемой ногами Кастаньеты были практически не слышны, пусть она и исполнила в нашем концерте вступительную арию. Впрочем, еще не вечер – придет и черед Наварро надрывать глотку в диком крике.

Обезноживший меня макаронник, коего величали Томазо Мухобойка, допустил обидный просчет, поспешив превратить Созерцателя в калеку. Громила понял свою ошибку, когда настала пора уводить пленников на смотровую площадку от стремительно прибывающей воды. Длинноволосый приятель Мухобойки по кличке Косматый сковал Викки наручниками и, рывком поставив девушку на ноги, погнал ее вверх по спиральной лестнице. Я, понятное дело, был не в состоянии шагать по ступенькам самостоятельно. Мухобойка со злобой глянул на мои перебитые ноги, раздраженно пнул меня под дых (хотя на кого ему и нужно было обижаться-то, так это на самого себя) и, схватив за поясной ремень, поволок вслед за напарником, будто спортивную сумку. Это могло служить наглядным примером того, как излишек силы способен компенсировать недостаток ума: окажись Томазо хлюпиком, он не исправил бы свою оплошность в одиночку, без чьей-нибудь помощи.

Хихикающий и потирающий ладони в предвкушении расправы Демиург потрусил следом за нами. На радостях он взялся было попинывать меня под зад, но Мухобойка, рыкнув, вмиг приструнил глумящегося толстяка. Вполне заслуженно – его беззастенчивое поведение мешало громиле тащить по крутой лестнице и без того неудобный груз.

Сколько продолжалось наше восхождение, я помнил смутно. Боль в простреленных ногах затуманила мне рассудок, и когда эта пытка наконец закончилась, я еще несколько минут приходил в сознание. Чему, увы, следовало не радоваться, а, наоборот, сокрушаться. Мой прояснившийся взор дал понять врагам, что я готов к новым пыткам, отсрочивать которые было все равно, что даровать мне пощаду. Чем меньше оставалось времени до полного затопления башни, тем ближе было мое избавление от страданий. Задача сицилийцев состояла в том, чтобы по максимуму заполнить муками отмеренный мне срок жизни. А иначе, не дай бог, я еще сочту угрозы Мухобойки голословными, а его самого – пустозвоном. Томазо был не вправе допустить, чтобы враг думал о нем так неуважительно.

С фантазией у него, надо заметить, было туговато. Переломав мне руки и вдоволь попрыгав на ребрах, громила вскинул автомат, собираясь, очевидно, отстреливать от меня по кусочку (но явно не добить из сострадания), однако не успел он спустить курок, как в ходе нашей экзекуции возникла внезапная пауза. Я с трудом соображал, что вообще творится на смотровой площадке, но прекращение измывательств вынудило меня стиснуть зубы, приглушить собственные стоны и сосредоточиться на происходящем вокруг. С большим трудом, но мне это все же удалось.

В том, что Мухобойка отвлекся от своей работы, были виновны Косматый и Демиург, не придумавшие ничего лучше, как затеять между собой склоку. Яблоком раздора для них послужила Кастаньета, а также неумолимо прибывающая вода, без которой спор сицилийца и экс-председателя наверняка завершился бы полюбовной договоренностью. Пока Томазо давал мне понять, что он – из тех парней, кто всегда отвечает за свои слова, Ньюмен и Косматый содрали с Наварро одежду и решили отплатить ей другой монетой. Но тут в их планы вмешался временной фактор. Лежа у бортика смотровой площадки, я не видел, докуда поднялась вода, но из перебранки насильников смекнул, что она уже достаточно высоко. По крайней мере, оба спорщика сошлись во мнении, что осуществить акт возмездия над Кастаньетой успеет только один из них. А вот кому именно достанется такая честь, и решали сейчас в жаркой дискуссии Демиург и макаронник.

Косматый отпихивал от обнаженной Викки Ньюмена и кричал, что толстяк здесь – никто и, по существу, сам заслуживает того, чтобы его, цитирую дословно, «отымели во все щели». Грег, который в отсутствие главаря банды ощущал себя гораздо увереннее и даже не боялся показать зубы, напирал на оппонента своим массивным животом и с пеной у рта отстаивал свое право «первой ночи». Аргументов на это у него имелось предостаточно. Я расслышал лишь несколько. Во-первых, якобы он, Демиург, обладатель уникальных и полезных талантов, – стал теперь для Трезубца бесценной личностью и потому не позволит, чтобы какая-то трахнутая шестерка им тут командовала. Во-вторых, раз это он выдал картелю Кастаньету и помог ее схватить, значит, ему и насиловать ее в приоритетном порядке. И, в-третьих, сделать это Ньюмен должен вдобавок из-за того, чтобы никто из остальных членов банды не затаил потом обиды на кого-то из своих товарищей, поскольку все они принимали равноправное участие в этой охоте. А на Демиурга пускай обижаются, сколько им влезет. Ему на это начхать, ведь он для них, как они сами выразились, никто.