– Чего?.. Ты кто?
– Еремин я, Еремин!
– А-а… чего надо? – Недовольно спросил Пулемет.
– У тебя, наверно, мозги еще не вправились. Я Еремин, сотник. Ты же меня знаешь!
– Знаю, знаю. Зачем звонишь, Еремин?
– Пулемет, ты не оклемался еще. Ты въехал – кто ты и где ты? По-моему, нет.
– Я в курсе, Еремин. И парни тоже. Так что держись от меня подальше. Вместе со своей сотней. Сколько вас тут?
– Нас двое.
В трубке раздался дружный хохот – видимо, с ним общались через встроенный динамик.
– Нас двое, Пулемет, но это не значит, что твоя половина сотни…
– Не половина, Еремин, – мрачно сказал он. – Мы здесь все. Причину объяснять не надо?
– Ну-ка…
– Кто-то уничтожил Ополчение. Кто-то из твоих, Еремин.
– Не может быть.
– Он заложил больше ста человек, прокуратура пошла по цепочке, в итоге…
– Этого не может быть! – Крикнул Петр.
– Ты ручаешься за каждого?
– А ты?
– Я – нет, – признался Пулемет.
– И я тоже… Послушай, я был здесь! Я в этом слое вообще первый!
– Да он Петр Первый! – Сказал кто-то рядом с Максимом, и народ опять захохотал.
– Все, что здесь сделано, – сделано нами, – быстро заговорил Петр, глотая обиду. – Черный список, Нуркин… Вы пришли на готовое! Здесь и без вас…
– Лично я предпочел бы жить там, – оборвал его Максим. – Но кто-то из твоих поставил всех нас к стенке. Ты был уже покойник, но ответственность все равно лежит на тебе. Так что постарайся спрятаться поглубже. И запомни еще одно: если до меня дойдет, что ты к этому хоть как-то причастен, я тебя, Еремин…
Петр разъяренно бросил трубку и, врезав ногой по хлипкой стенке, пробил ее насквозь. Если б они знали, как дорого он заплатил за смерть Нуркина! Пожелай Немаляев видеть не Костю, а его самого, Петр не стал бы и думать. Нуркин, верхняя строка в черном списке… да что там список! Нуркин – реальная опасность. Там, здесь, где угодно. Вернее, был опасностью. Теперь – нет. Благодаря ему, Петру Первому. Ха-ха, смешно. А это быдло – «спрячься поглубже»…
Петр ударил по стене еще раз, но дырки не получилось. Злость постепенно переходила в ненависть, а это чувство адреналином не кормило, оно было куда тоньше.
Он поймал себя на том, что ищет записку от Рената. Телефон Зайнуллина и компании оказался на кухне, там, где Петр его и кинул. Разгладив смятую бумажку, он принялся накручивать медлительный диск.
– Ренат? – Нервничая, спросил он.
– Щас позову, – ответили на том конце.
Прежде, чем Ренат подошел к аппарату, до Петра донесся спор Зайнуллина с кем-то из подчиненных:
– На хер мне этот осел?
– Позвонил же…
– Скажи, меня нет.
– Я уже сказал, что есть.
– Вот, сука, неймется ему! Типа у меня дел больше никаких, с говном со всяким… Петруха? Чего хотел? – Спросил в трубку Ренат, не меняя интонации.
Петр молча положил палец на рычаг.
Постояв с минуту, он сорвал телефон и швырнул его на пол. Петр топтал его ногами до тех пор, пока на черном паркете не осталась горсть пластмассового хлама.
Покончив с телефоном, он вбежал на кухню и распахнул дверцы мойки. Схватил тарелку, размахнулся и… поставил ее на место.
Нет, так не годится. Бить посуду – это бабья истерика. Он заставил себя сесть на табуретку и выкурить две сигареты подряд. Ну вот, уже лучше. Он снова успокаивался, на этот раз – неторопливо и основательно, до полного окаменения.
Ну вот, Петя, ну вот, сказал он вслух. Поменьше импульсов, побольше конструктива. Не надо никого ненавидеть, не стоят они того.
Он взял за ручки клетчатую сумку и, вытащив ее из-под стола, поволок в комнату.
Спасибо, Ренатик, спасибо, родной, приговаривал Петр. Не поскупился, Ренатик. А что, гнида, говном меня назвал… А ничего. А мы не гордые.
Раздвинув диван, он принялся выкладывать на него оружие. Железки цеплялись друг за друга, путались в автоматных ремнях, но Петру это даже нравилось. Он нарочито медленно вынимал один ствол за другим и ровными рядами складывал их на покрывало.
Больше всего в сумке было пистолетов. Новенькие, густо смазанные, завернутые в пергамент. Две штуки – даже в заводских коробках из темного, рыхлого картона.
На кой им столько пистолетов, озадачился Петр. В боковом кармане, свернутые в большой рулон, лежали четыре заплесневелых портупеи. Видно, очутившись на складе, ребята гребли все, что попадалось под руку. Психи.
Петр брезгливо швырнул портупеи в угол и сосчитал автоматы. Семь единиц. Неплохо. Он отодвинул сумку ногой, но тут же подтянул обратно – промасленная газета, оставшаяся на дне, весила подозрительно много. Он пощупал набухшую, рвущуюся под пальцами бумагу и извлек толстый лист чего-то мягкого. Петр осторожно устроил его на подушке и стряхнул ошметки газеты. И ахнул.
Пластид, грамм семьсот. Взрывчатка имела нежно-желтый цвет и по консистенции напоминала крутое, идеально вымешанное тесто.
Петр бережно упаковал пластид в несколько полиэтиленовых пакетов и убрал его в гардероб, к стоявшему в углу «Штайру». Затем достал простыню и, разодрав ее на длинные лоскуты, приступил к чистке оружия. На это занятие у него ушло часа полтора, а может, и больше – Петр не засекал. Он настолько увлекся, что даже не заметил, как открыли дверь.
Это был Ренат. Ренат и его психи, всего – пятеро. Пять стволов смотрело ему в лицо.
– Я звонить не стал, у меня же ключ, – сказал Зайнуллин. – В смысле, в дверь. В телефон-то я звонил – о-го-го! А ты трубку не берешь. А-а… – протянул он, увидев на полу осколки. – Теперь понятно. А я думал, осерчал Петруха, общаться не хочет. А ты тут… Поня-атно…
– Вот, здорово! – Оскалился какой-то боец. – Он за нас все почистил, а то этот солидол хрен отмоешь.
Петр невозмутимо вытер руки тряпкой и бросил ее на диван.
– Ты чего пришел? – Спросил он у Рената. Остальных он принципиально не замечал.
– Мы, Петрух, штат расширяем. Стволы нужны. А вам на двоих с Костей… зачем вам так много? Да ты не огорчайся. Я почему тебе тогда их подарил? Потому, что, сука, нести тяжело. А сейчас мы налегке.
Он толкнул двоих бойцов, и те начали собирать оружие в сумку.
– Ты меня убьешь? – Равнодушно осведомился Петр.
– Сам выбирай. Дашь нам уйти без шума – живи. Только это… браслетики у вас где-то мотались. Я тебя от греха… Вот скажи, ты на моем месте как бы поступил?
– Я бы, честно говоря, постеснялся. Подарки назад не забирают.
