— Три комнаты на втором этаже. На двоих с женой. Сами понимаете, это еще по-божески. Учли, что одна из комнат должна служить кабинетом и библиотекой. Вам выделили соседнюю с профессорской квартиру генерала. Нет-нет, на сей раз — нашего, фронтового, семью которого только вчера эвакуировали. Так что стеснять профессора вы не будете.
— Коль уж мы говорим об аристократизме, то это принципиально важно.
— Белье и туалетные принадлежности туда уже завезли. Телефоны в обоих апартаментах проверены.
— Что уже достойно похвалы.
Прежде чем войти в подъезд, Анна решила обогнуть правое крыло здания. За ним прощался с листвой небольшой старый парк — с едва приметными тропинками, полуразрушенной беседкой и миниатюрным прудом.
— Понимаю, навевает воспоминания о классическом дворянском гнезде…
— Увы, господин подполковник, возрождать подобные воспоминания — не с вашим происхождением. Не боитесь, что профессор ненароком раскроет наше с вами сотрудничество?
— Ему ничего, кроме имени Анна, о вас не известно. Поживете у него под фамилией Салматиной. Помощь деньгами и продуктами профессору оказана, так что, особой стеснительности не проявляйте.
— Профессора потом эвакуируете или же в расход?
— Анна Альбертовна! — возмутился Гайдук. — Не спорю, у нас, по чекистской линии, были некоторые перегибы… Но сейчас-то время другое.
— Хотелось бы верить.
— Кстати, профессор уже не практикует и не преподает; лишних вопросов задавать не станет, поскольку, по природе своей, человек он замкнутый. Однако какое-то время профессорская чета жила в Петербурге и там познакомилась с генералом Подвашецким и его супругой, вашей матушкой, — подполковник взглянул на Анну, пытаясь выяснить, какую реакцию вызовет это сообщение.
Лицо женщины осталось невозмутимым.
— А меня профессорская чета когда-нибудь видела? — поинтересовалась Анна после непродолжительной паузы.
— Нет. Знают, что у генерала Подвашецкого была дочь, однако понятия не имеют о том, как сложилась ее судьба. Этот факт нам сообщила профессорша, Елизавета Ильинична. Она из бывших студенток профессора. К слову, происходит из рода князей Куракиных.
На пороге их встретила женщина лет пятидесяти. Худощавая, с коротенькой стрижкой и в брючном костюме, она с первого же взгляда способна была разрушить всякое представление о «профессорше» и вообще о женщине в возрасте.
— Здравствуйте, княгиня Куракина, — первой по-французски поздоровалась Анна, заставив тем самым хозяйку удивленно отшатнуться.
— Вам, сударыня, известно то, что я принадлежу к древнему роду Куракиных? — тоже по-французски ответила княгиня.
— Притом, что я рада приятной возможности познакомиться с одной из достойнейших его представительниц.
— Нас уведомили, что вы будете располагаться в квартире этого, уж не припомню его фамилии, красного командира. Человека, пусть мне простят чекисты, крайне необразованного и запойно невоспитанного.
«Боюсь, точно так же ты станешь отзываться и обо мне: “Ах, эта вульгарная простолюдинка”», — мысленно парировала Жерми, однако вслух с милейшей улыбкой произнесла:
— Будем надеяться, что участие в боях благоприятно скажется на пролетарской перековке характера нашего бравого генерала, — и проследила за тем, как, под присмотром подполковника, водитель и сопровождавший их машину мотоциклист охраны заносят ее вещи в квартиру напротив.
— Вот именно: «на пролетарской перековке», — поддержала ее княгиня уже по-русски, но с принципиальным французским грассированием и великосветским прононсом. — Мы с профессором Корчевским, — слово «профессор» она произносила с каким-то особым придыханием и артистизмом, — рады будем видеть вас ровно через час, к вечернему чаю. Кстати, вы так и не представились.
— Зовите меня просто Анной, не утруждаясь никакими другими наименованиями и титулами.
— Если я все правильно поняла, вы тоже «из бывших»?
— Скорее из будущих. В одном глубоко патриотическом фильме, который, несмотря на войну, все же готовится к съемке, мне предстоит сыграть графиню. Именно поэтому хотелось бы хоть несколько дней пожить рядом с истинной аристократкой, присмотреться к ее манерам и быту, проникнуться способом мышления… Естественно, выбор пал на вас, княгиня.
40
Они подъезжали к штабу бригады, когда прогремел орудийный залп. Как объяснил майор, это открыла огонь артиллерия отряда малых кораблей — «флот своих в беде не бросает!» — прибывшего для подавления позиций противника и обеспечения прорыва морской пехоты по северному побережью лимана. Эти же суда должны будут вечером взять на борт раненых десантников.
— А тебе известно, что абвер, то есть всю германскую военную разведку, возглавляет моряк, адмирал — Канарис? — спросил «особист», когда, после обеда, которым немыслимо голодную Евдокимку накормил штабной кок, она доложила, что готова следовать дальше, по назначению.
— Намек понял, — заверила его Гайдук. — Придется срочно оканчивать военно-морское училище и подаваться в адмиралы.
— Разве что. К слову, барон твой, ну, тот немецкий офицер, какого ты в плен взял, сумел бежать…
— Да ну? Как же это ему удалось?
— Его конвоировали в открытом кузове машины. Хоть и со связанными руками, но при одном разгильдяе-конвоире. Пленный ударом головы в грудь сбил конвоира с ног и, перекатившись через задний борт, бежал в нескошенное поле.
— Думаете, меня вызывают в связи с этим побегом?
— Да нет, при чем здесь ты? Я о побеге тоже случайно узнал, от коллеги. Нет, сержант, в этом, конкретном, случае ты — герой.
Они подошли к шлюпке. На нос ее, все еще остававшийся на прибрежной мели, санитары уложили тяжелораненого капитана. Вид его показался Евдокимке знакомым. Шагнув на борт, она резко подалась вперед, чтобы лучше разглядеть под бинтами его лицо, но проделала это настолько неуклюже, что посудина едва не опрокинулась.
— Не сомневайся, Гайдук, это я, комбат Корягин, — произнес раненый. — Не надо утешений, не трави якорь, со мной все кончено, — он тут же потерял сознание.
Евдокимка опустилась на свое место, вялым движением руки помахала оставшемуся на берегу майору и прощально окинула взглядом устье лимана: справа и слева от шлюпки в сторону судов отходила целая флотилия наспех сработанных из камыша плотов с ранеными десантниками.
«Если так пойдет и дальше, от бригады останутся одни воспоминания», — поняла девушка. То, что она, не будучи раненой, оставляла плацдарм, ощущалось самой Евдокимкой сродни трусливому бегству. И только пакет, врученный ей Силиным вместе с висевшей теперь на боку командирской сумкой, служил подтверждением того, что речь шла не о бегстве в тыл, а о том, что сержант Гайдук выполняет жесткий приказ командования.
Морем они плыли минут сорок, не больше. Когда катер высадил ее у дебаркадера, навечно заякоренного на изгибе косы, на берегу уже томился всадник, на поводу у которого пританцовывал от нетерпения молодой оседланный конь, пусть и далеко не кавалерийской породы.
