Луис умолк, вспоминая тот день. Эми крепко обняла его и, глядя прямо ему в глаза, заверила, что гордится им так же, как богиня Шочикецаль. Она клялась, что будет целовать шрамы, оставленные кнутом на его спине, пока не сотрется даже след от этих шрамов.
Тут Луис засмеялся, и Эми подумала, что этот чудесный смех — самое замечательное, что она слышала в жизни. И ничего не видела более отрадного для глаз. Мелькнули его белые зубы, и озорной блеск зажегся в черных глазах, и резкие черты лица неузнаваемо смягчились. Он выглядел на удивление юным и беззаботным. И это заставляло петь ее сердце.
— Женщина! — воскликнул он, глядя на мягкие чувственные губы Эми. — Для твоих губ я мог бы подыскать место и получше.
— У тебя совсем стыда нет, — поддразнила она его и со счастливым вздохом снова наклонилась к нему, опершись подбородком на руки, так чтобы можно было смотреть на любимое лицо. — Расскажи мне еще что-нибудь. Расскажи мне о каждой минуте каждого дня и ночи, когда ты был вдали от меня.
И Луис рассказывал. О том, как провел два года со своей матерью и ее двором. О том, как отплыл на корабле за океан, чтобы ознакомиться со своим испанским наследием. Не желая ничего утаивать от Эми, он рассказал о том, как убил ее брата Лукаса в Пасо-дель-Норте. Самозащита — так решил судья. Длинный шрам на щеке — это след ножа Лукаса.
Он взглянул ей в глаза и не нашел в них ни возмущения, ни осуждения. Она просто кивнула и взглядом, как лаской, одарила длинный белый шрам.
Они говорили и не могли наговориться, раз и навсегда избавляясь от всего, что еще могло порождать недоразумения или сложности. Только один секрет еще сохранила Эми. Если бы он спросил, ей пришлось бы сказать ему правду.
Они поцеловались, повздыхали и погрузились в легкое, спокойное молчание. Эми первой нарушила его:
— Тонатиу…
— Да, милая?
— Дуг Кроуфорд думает, что я его жду.
— Я знаю, — тихо отозвался Луис, и в голосе его прозвучала нотка глубокой печали. — Мы родились под несчастливыми звездами, родная моя. — Он прижал ее к себе теснее. — Я нашел тебя лишь затем, чтобы потерять снова.
— Я люблю тебя, — промолвила она. — И всегда любила. Так что же нам делать?
Она крепко обняла его и уткнулась лицом ему в грудь. А он заговорил:
— Я хотел бы сказать, что мы уедем отсюда вместе и забудем о существовании других людей. Что мы найдем такое место, где нас никто не знает, и начнем все с самого начала. Ты лучше узнаешь меня, а я…
— Я всегда знала тебя, Тонатиу, — возразила внезапно притихшая Эми; она словно перенеслась в те времена, когда жизнь была доброй к ним обоим.
— Да, ты знала. Значит, ты знаешь и то, что мы должны делать. У меня есть обязательства: я офицер армии Хуареса — Армии освобождения. И теперь я должен снова вести своих людей в сражение. — Он помолчал, ожидая, что она скажет, и, не дождавшись, продолжил: — У тебя, любимая, тоже есть обязательства. Твоя маленькая дочка не поймет тебя, если узнает, что ее мать сбежала с полукровкой. Дугу Кроуфорду и без того выпало на долю достаточно напастей. Он будет хорошим мужем и отцом.
Глаза Эми снова наполнились слезами, и она спросила:
— Но что же будет с нами? С тобой и со мной?
Луис с усилием проглотил подступивший к горлу комок:
— Мы уже потеряли так много времени. Давай больше не терять ни минуты. Пока я здесь — давай жить так, словно мы будем вместе всегда. — Он улыбнулся и добавил: — И мы действительно всегда будем вместе, любимая. Много лет назад я сказал тебе, что ты — моя tonali. Моя судьба. Мое предназначение. Ты всегда будешь частью меня самого — пока я дышу.
— Это просто так говорится. Этого недостаточно, Тонатиу. Я тебя люблю. Я хочу тебя. Мне нет дела до других! Только ты… только ты…
Но, даже произнося эти слова, Эми знала, что надеяться не на что. Любовь — как бы ни была она глубока — не могла все изменить. Не могла полностью переиначить прошлое и все, что случилось с ними обоими.
О разлуке они больше не заговаривали.
Они держались так, словно благословенные часы, отпущенные им, будут длиться вечно. Они проводили вместе каждое мгновение каждого дня и ночи. И эти мгновения, и эти часы были золотыми, бесценными, незабываемыми.
Магделена все это знала и ревностно оберегала уединение, столь необходимое любящим. Она строго-настрого внушала вышколенным домочадцам, которые были у нее под началом, чтобы они не мешали хозяевам и держались подальше от этой пары.
Однажды вечером Магделена вышла из дома, чтобы подышать свежим воздухом в восточном патио. Ее заметил Педри-ко и, приблизившись, попросил разрешения составить ей компанию; Магделена улыбнулась и такое разрешение дала.
Они потолковали насчет влюбленной пары, и Педрико сказал:
— Они заслужили несколько часов счастья.
— Да, — согласилась Магделена, а потом спросила: — Ты знал, что…
— Что они были любовниками — тогда, прежде? Да, знал. А Линда… она его дочь?
— Да, его, — подтвердила Магделена. — Эми и словом не обмолвилась, но я женщина, а женщины понимают такие вещи. И Линда до того похожа на Луиса!
Кивнув, Педрико побарабанил пальцами по подлокотнику деревянного кресла, а затем без особой надобности откашлялся:
— Магделена…
— Да?
— Может быть, Луис и Эми не единственные люди, которые заслужили хоть немного счастья? — Магделена уставилась на него, широко открыв глаза. Педрико нервно погладил свой тонкий ус и вернулся к занимавшему его предмету: — Моя жизнь была одинокой. И по-моему, твоя тоже. Ты не считаешь… то есть, может быть, ты поразмыслишь насчет того, чтобы подождать меня, Магделена? Когда кончится эта война… я хочу сюда вернуться. Орилья — единственное место на земле, которое я считал своим домом.
Изумленная и растерянная, Магделена застенчиво пригладила свои седеющие черные волосы и улыбнулась, почти как смущенная девочка:
— Я буду здесь, Педрико. И буду ждать.
Под присмотром такой красивой и заботливой сиделки, как Эми, Луис быстро поправлялся. Вскоре он набрался сил и был вполне способен сам о себе заботиться, но он предпочел не торопить события. Уж очень было приятно, когда Эми суетилась и хлопотала вокруг него.
В один из жарких дней начала сентября на пустыню обрушился редкий в этом краю ливень, да еще с грозой. От громовых раскатов вздрагивала земля, сверкали молнии, и дождевые струи хлестали в высокие окна спальни.
В это время Луис сидел, прислонившись к спинке кровати, и улыбался радостной мальчишеской улыбкой, а Эми обтирала его намыленной губкой. В ритуал умывания, помимо манипуляций с губкой, мылом и водой, входили также шутливые дразнилки, смех и легкие шалости. Луис откинул голову и глубоко вздохнул.
— Я люблю запах дождя в пустыне, — проговорил он. — Этот запах заставляет меня… Эми, милая… что случилось?
