Попасть во дворец оказалось на удивление просто. Переходы были пустынны, слугам было не до меня, а охраны я вообще не увидел. Единственной преградой в покои Александра, которой, впрочем, хватило, чтобы отправить меня восвояси, оказался дежурный лейб-медик. А у дверей Марии Александровны на страже находилась целая стая неприветливых фрейлин. Так и уехал бы я несолоно хлебавши, если бы уже на выходе не встретил великого князя Константина.
– А, Воробей! – гаркнул он, эхом прокатив данное мне при дворе прозвище по закоулкам огромного строения, разогнав этим больничную тишину дворца. – Ты в столице?! Отлично! Просто превосходно! Жди! Ты нужен.
И умчался. Вот гад! Где ждать? И чего? Я еще, наверное, с час ошивался у подножия парадной лестницы, а потом плюнул и уехал домой. Понадоблюсь – они знают, где меня искать. И еще одно тогда для себя решил: подожду еще неделю, и если обо мне не вспомнят, пишу прошение об отставке и возвращаюсь в Томск. Свой дом-теремок я продавать не стал. Наказал только Гинтару, что в нем могут жить сибирские начальники совершенно бесплатно. Так что нам с Надей и Герочкой было куда возвращаться. Да и чем заняться в родных краях нашлось бы.
А вечером принесли записку от князя Мещерского. Я и раньше слышал, что у Вово отвратительный почерк, но не имел возможности убедиться в этом лично. Свидетельствую: как курица лапой и с ошибками. Впрочем, тогда меня это только позабавило. Гораздо более важным я посчитал сам факт появления послания. Насколько я знал, Владимир Петрович не отличался особенным тактом и неукоризненым соблюдением этикета. От него можно было ожидать явления глубокой ночью и требования подать вина – близость к регенту защищала высокородного отпрыска от гнева столичных вельмож, – но никак не неожиданно вежливого письма с просьбой указать, в какое время назавтра мне будет удобно его принять. Отправил посыльного. Пригласил к обеду. Куда же деваться-то?
Мещерский явился даже почти вовремя. Наряженный во что-то невообразимое «а ля рюс», как всегда расхристанный и неопрятный. Но вел себя вполне прилично, чего, впрочем, оказалось для Густава Васильевича явно недостаточно. Изобразив мимолетную брезгливую гримасу, старый генерал сослался на плохое самочувствие и удалился в свои комнаты. Сомневаюсь, что Вово это хоть как-то затронуло. Все внимание нежданного гостя было обращено на меня. Зная о… гм… нетрадиционных пристрастиях этого молодого мужчины, я даже стал опасаться… эм… домогательств.
Однако речь князь завел о таможенных тарифах. Сказать, что я был удивлен, – это ничего не сказать.
– Эти их новые тарифы, что ныне докладывал в Госсовете Рейтерн, – помогая себе энергичными жестами и не обращая внимания на мои выпученные от удивления глаза, вещал Вово. – Не более чем произведение фантазии Эзопа! Или нет! Не так! Это будет блистательное торжество наших господ фритрейдеров с князем Константином во главе! В разорение русским промышленникам, но зато в облегчение и выгоду иностранным, а особенности английской коммерции и мануфактуры. Они из угождения Opinion Nationale Journal des Debats готовы разорить все наши фабрики, лишь бы только в Лондоне знали, что, дескать, они люди времени. Проповедники свободы торговли!
– Все не так просто, – сказал я, когда до меня наконец дошло, что молодой повеса явился ко мне на обед, чтобы поведать о необходимости протекционизма. Только я все еще отказывался понять – почему именно ко мне? – Есть же товары высоких переделов! Некоторые станки и стали…
– Да, Герман, – покладисто согласился человек, последний из всех жителей страны, кого я мог бы причислить к друзьям. – Все не так просто… Все гораздо сложнее, чем представлялось нам с Никсой еще недавно. Ах, как я скучаю по тем дням! Как скучаю…
И тут же, с заметным усилием, вернулся к столь волнующей его теме:
– Но в остальном вы должны со мной согласиться! В остальном, касательно тех товаров, коими уже теперь мы вынуждены конкурировать с иностранными. Разве тут мы не должны, не обязаны попечительствовать русским промышленникам?
– Охотно с вами соглашусь, князь, – без уверенности в голосе признал я. – Только что я могу…
– Ах да! – Облик Вово переменился в один миг. Теперь передо мной сидел прежний вальяжный и нагловатый любимчик наследника престола. – Газеты с этим выйдут только завтра. Однако мне они не могли отказать…
С этими словами Мещерский извлек из внутреннего кармана первый, видимо, пробный оттиск «Санкт-Петербургских Ведомостей», развернул серую дешевую бумагу и торжественно положил мне поверх тарелки. Да еще и любезно ткнул пальцем в обведенную карандашом колонку, так что лист немедленно пропитался соусом.
В обширной статье описывались изменения административного устройства органов управления империей. В ней говорилось, что теперь, по примеру просвещенных европейских держав, вводится должность первого министра, заменяющего прежнего председателя Комитета министров, но обладающего куда большими правами и обязанностями. По сути, премьер из синекуры для отслуживших свое, престарелых и ни на что не годных вельмож превращался в главного управленца страны.
А еще в газете сообщалось, что рескриптом регента, великого князя Николая, на пост первого министра назначается великий князь Александр Александрович. Я был сражен наповал! Бульдожка! Милый в своей неуклюжести, но честный и прямой, как меч, Саша – начальник всего и гражданского, и военного управления страной!
Но еще большей неожиданностью для меня был последний абзац заметки. Тот, где сообщалось, что у первого министра будет три заместителя – товарища, как их сейчас принято называть. По делам флота – морской министр адмирал Николай Карлович Краббе. По военным делам – военный министр, генерал-адъютант свиты его императорского величества Дмитрий Алексеевич Милютин. И по делам общего гражданского управления и финансам – тайный советник, граф Герман Густавович Лерхе!
Расщепленное надвое сознание в медицине называют шизофренией. А если – натрое? Это как будет? Я это к тому интересуюсь, что именно… гм… трояко я новости и воспринял. В один-единый миг в голове моей с грохотом атакующей рыцарской конницы столкнулось три мысли.
Та часть меня, скорее всего приобретенная, оставшаяся, так сказать, в наследство от Герочки, ликовала. «Наконец-то! – вопило сердце, эхом и багровыми пятнами отдаваясь в глазах. – Наконец-то меня заметили, оценили и назначили на пост, соответствующий талантам и заслугам! Ух, теперь-то я им всем покажу!»
Душа же в это самое время погружалась в пучину ужаса и отчаяния. Одной тени, намека на возможное повторение «командировки» в то Ничто, где она пребывала неисчислимые века, достаточно было, чтобы моя внутренняя сущность зашлась в каком-то инфернальном визге. И я ее, мою многострадальную душу, отлично понимал. Одно дело начальствовать в полупустынной Сибири, где даже фатальные ошибки выглядели невинными шалостями, и совсем другое – руководить огромной державой из столичного кабинета. Заведовать судьбами миллионов. Быть на самом острие атакующей настоящее истории.
И ведь не скрыться, не спрятаться, не свалить неудачи или ошибки на неопытность молодого Саши-Бульдожки. Никто не поверит. Как наверняка во всей столице не найдется и единого человека, принявшего всерьез назначение второго сына Александра Второго председателем комитета министров. Фиговый лист – да. Номинальное лицо для свиты императора. Понятно, что вся работа – я имею в виду действительно работу, а не присутствие на торжественных церемониях, – ляжет на мои плечи. И стоит мне оступиться, смалодушничать или просто не обратить внимания на вопиющую подлость – все! Пути назад не будет.
