Но Она, я думаю, не часто этого хочет, и собор наш прежде всего отраженье Ее неистощимой благости, отзвук Ее негасимой славы!
— О, вам много простится, — воскликнула г-жа Бавуаль, — ибо вы много Ее возлюбили!
Дюрталь встал и начал прощаться; тогда старая служанка нежно, по-матерински обняла его и сказала:
— Мы будем всеми силами молиться, друг наш, чтобы Господь вас наставил, указал вам ваше призвание, чтобы Он Сам вел вас на пути, которым вы должны следовать.
— Надеюсь, господин аббат, ваш ревматизм немного полегчает, пока меня тут не будет, — проговорил Дюрталь, пожимая руку старцу.
— Что ж, — возразил аббат, — это ведь дурное желание не страдать вовсе; самый тяжкий крест — тот, которого нету. И вы поступайте как я, а верней, лучше, чем я, ведь я все-таки ропщу; примите сухость вашего сердца, искушение ваше, с весельем. Прощайте, благослови вас Бог!
— И храни вас Старейшина Мадонн французских, Богоматерь Шартрская! — добавила г-жа Бавуаль.
Когда дверь за Дюрталем затворилась, она вздохнула:
— Мне, конечно, будет немножко грустно, если он навсегда оставит наш город, ведь нам друг наш вроде сына; и все-таки я буду очень рада, если он станет настоящим монахом! — И вдруг рассмеялась: — Батюшка, а если он поступит в монастырь, ему усы сбреют?
— Несомненно.
Она с усилием попыталась представить себе Дюрталя бритым и опять засмеялась:
— Мне кажется, это ему будет не к лицу.
— Ох, женщины! — кротко пожал плечами аббат.
— Ну так что же должно нам ожидать от этой поездки? — спросила г-жа Бавуаль.
— Не меня об этом спрашивать.
— Верно. — И она, сложив руки, прошептала: — В Твоей это воле: помоги ему в унынии, вспомяни, что без Тебя он не может творити ничесоже, Матерь Божия у Столпа, Пресвятая Дева Подземелья!
