Книга Дети Робинзона Крузо - Роман Канушкин

I.

Миха-Лимонад видел метаморфозу. Фигура Лже-Дмитрия поникла и сгорбилась, будто плечи придавил непомерный груз. По-барски уложенные черные волосы мгновенно поредели, превращаясь в седые спутанные пакли, неопрятные, как тающий снег. Его природа действительно изменилась: очень старый и невообразимо измученный человек стоял теперь перед Михой-Лимонадом. Его тело словно отяжелело, но странным, непостижимым образом он казался более живым.

Дмитрий Олегович Бобков, бывший антиквар и директор, когда-то продавший Михе-Лимонаду машину его мечты, жестом немощного старика-маразматика извлек изо рта большой палец левой руки и поглядел по сторонам. Сомнения, страх и растерянность переросли в ужас и, достигнув точки накала, сорвались с его губ захлебывающимся звуком.

— Я ведь только хотел быть моложе, — чуть слышно произнес он.

Смотрел на Миху, в глазах застыла мольба. Потом взор прояснился, и в уголке губ появилась горькая складка:

— Просто моложе... — веки задрожали.

Миха молчал, понимая, что в любой момент Лже-Дмитрий может вернуться, что теряются драгоценные секунды, но он молчал. Крупицы милосердия, витавшие над черным местом у магазина Синдбада, проникли и сюда. Были мгновения тишины. Голоса пустыни смолкли, а безумная скульптура застыла, словно лишенная своей подпитки, и гораздо больше походила сейчас на развороченный чудовищный автомобиль, чем на живое существо.

Были мгновения тишины.

* * *

Наконец Дмитрий Олегович пошевелился, и в его взгляде появилось что-то еще: да, и боль, и чувство вины, затравленность и ужас там оставались, но появилось что-то еще. Какое-то неожиданное забытое достоинство прозвучало в его голосе, когда он начал говорить.

— Он совсем безумен, — Дмитрий Олегович еще раз посмотрел по сторонам, и прежняя горькая складка залегла у краешка губ. — Все ваше бешенство и все ваши страхи сейчас в нем. Он... Он и себя в каком-то смысле считает сбежавшим мальчиком. В каком-то смысле. Потому что... взрослых больше нет.

Миха оперся на здоровую ногу и попытался подняться. Ему это удалось. Он не совсем понимал, о чем речь, но, наверное, смог бы догадаться.

— Я умираю, — спокойно продолжил стоявший перед ним человек. — Я это знаю. И это хорошо. Есть кое-что намного похуже смерти. — У него дернулась щека, и опять в уголке глаз мелькнул огонек мольбы. — Но... Наверное, я еще могу спастись. Сбежать в последний момент. Как... — губы теперь растянулись в тихой улыбке, а взгляд прояснился. — Как сбежавший мальчик. Помоги мне! Сделай то, зачем пришел.

Он потряс в обессиленной руке кувалдой, словно протягивая ее Михе, и постарался совершить шаг навстречу. Покачнулся; чуть не упал...

Дмитрий Олегович тяжело выдохнул:

— Задавай вопросы быстрее, — слабо промолвил он. — Пока я помню, что за ужас творится у него в голове.

Миха пошатнулся, как на циркуле переставляя поврежденную часть тела, и продвинулся вперед. Потом еще.

«Это слишком просто и слишком сложно».

Миха-Лимонад услышал свой собственный голос: в других обстоятельствах его вопрос показался бы нелепым, но здесь ему ничего не оставалось, и он, указывая на кувалду, спросил:

— Что он про нее думает? Он знает, что флейта еще существует?

Дмитрий Олегович склонил голову, нахмурился, глядя на Миху, затем твердо кивнул:

— Он в нее не верит. Это странным образам делает его сильней. И... уязвимей.

Миха еще продвинулся вперед, сейчас их с Дмитрием Олеговичем разделяло всего несколько шагов, и Миха почувствовал запах его крови, запах страха и поразившей его болезни.

уязвимое место

(Это слишком просто и слишком сложно)

Миха-Лимонад вдруг проговорил:

— Что значит — «избавься от тени»?

— Не знаю, — отозвался бывший антиквар и директор. — Не все его образы для меня открыты. Возможно, он и сам этого не знает, — Дмитрий Олегович задумался, его голос изменился, когда он произнес следующую фразу, словно он повторял за кем-то по телефону и опасался пропустить что-то важное. — Но... Все твои желания, привязанности и страсти, даже самые яркие и солнечные, отбрасывают тень. А зверь живет в тени.

Кто-то Михе уже говорил это, и он должен вспомнить, если... Если ему суждено.

Миха вдруг подумал, что Лже-Дмитрию удалось буквально сканировать его голову, пока квазиинтимная связь не прервалась. И многое из того, что говорил соломенный дед в кинотеатре, ему известно. Многое.

Но... не все. Не все.

Тогда он спросил:

— А почему он не смог войти в дом? Не вошел туда сам?

— Дом стерегут.

— Кто?

— Все еще не понял? — и снова в уголках губ горькие складки. — Ты. Вы... Вы и собака. Ваша память прочно запечатала дом, но и зверя вы боитесь. Неясно, чего больше: зверя или сорвать печать. Пора решать, чему довериться.

Миха помолчал, потом кивнул: собственно говоря, что тут... Он опять стоял на грани понимания, но оно все ускользало, и каждый следующий шаг мог стать ошибкой. Как движение в темноте, на ощупь...

Миха быстро посмотрел на кувалду, затем на развороченный застывший Бумер.

(слишком просто и слишком сложно)

Он спросил:

— А... собака?

— Да, она существует, — тут же откликнулся Дмитрий Олегович. — Ты же видишь — зверь... Но здесь, в этом месте вы находитесь как бы благодаря друг другу. И только так — понимаешь? Как зеркала, которые взаимоотражаются. Понимаешь, в чем опасность?

(слишком просто / слишком сложно)

— Хорошо, но... — хотел было начать Миха, но его перебили.

— Он возвращается, — проговорил Дмитрий Олегович. — По-моему, он уже рядом, чувствует неладное.

Дмитрий Олегович спешно стал поднимать руку с кувалдой и качнулся в направлении Михи. И тогда вдруг его лицо словно задеревенело, и жесткая складка проявилась в росчерке губ. В следующий миг все прошло, но эти изменения не остались незамеченными для Михи.

«Он сейчас уйдет», — подумал Миха. Человек, который продал ему машину, уйдет. И вместо него появится... Кто?

Миха не стал тянуть. Сделав еще шаг, коснулся ручки кувалды. И увидел, как между ней, его пальцами и рукой Дмитрия Олеговича заплясали яркие искры. А над разбросанными частями Бумера, который теперь казался умершим, поднялась, заструилась та самая знакомая пыль, словно поток животворного лунного серебра.