Эмили Микаллеф не рассказывала о выпавшем ей суровом испытании. Правда, когда ее взгляд останавливался на Хейзел, в глазах появлялся особый блеск, который говорил дочери, что пережитое нельзя выразить словами, по крайней мере сейчас. Обе женщины, прихрамывая, бродили по дому и старались избегать общества друг друга, словно между ними пробежала кошка. В действительности поводов для раздора не было, просто каждой как бы открылась суровая правда бытия и обе предпочли размышлять о ней в одиночестве. В новогоднюю ночь Хейзел накрыла праздничный стол, на котором были яйца, картофельные оладьи, бекон и тосты. Немудреная закуска, которую они ели в полном молчании.
Еще раньше, в тот же день на пороге дома появился Уингейт с неизменной фуражкой, зажатой в руках. Он не принес в подарок традиционную новогоднюю бутылочку, и на мгновение Хейзел показалось, что молодой человек осуждает ее за пристрастие к алкоголю. Но в глубине души она знала, что он добрый малый и не способен на пакости. Возможно, Джеймс просто хотел намекнуть, что их ждет совершенно необычный год, непохожий на предыдущие! Вместо бутылки он принес кофе и пакет с выпечкой (целых два соблазна).
Уингейт и Хейзел расположились в комнате, и, к его удивлению, она отказалась от сахарного печенья. С момента возвращения домой у нее пропала любовь к сладостям.
— Как спина? — поинтересовался Джеймс.
— Мне предстоит пережить еще одну операцию. Сейчас диска нет. Возможно, срастят.
Уингейт скривился, понимая, чего это будет ей стоить.
— А как себя чувствует ваша мама?
Хейзел приоткрыла крышку кофейной кружки и со стуком опустила обратно.
— Доктор Самнер говорит, она чудом выжила и пока еще слаба. Он отпустил Эмили домой только потому, что в свою бытность мэром она прощала его отцу парковочные штрафы.
— Все женщины из семейства Микаллеф сделаны из прочной стали!
— Честно говоря, Джеймс, я и не подозревала, из чего сделана, вплоть до недавних событий. — Поднеся кружку ко рту, Хейзел сосредоточенно вглядывалась в идущий от горячего кофе пар, скрывавший лицо. — Сначала я очень испугалась, что умру, а потом страх исчез и я поняла, что впереди ждет смерть. Это совершенно новое осмысление смерти, понимаешь? Мне уже шестьдесят один год, а эта мысль меня посетила впервые! Представляешь?
Уингейт недоверчиво покачал головой:
— Даже представить не могу! Наверное, это было страшное открытие!
— А сейчас меня не напугаешь плохими новостями! Скажи, что мне осталось жить шесть месяцев, и я задумаюсь лишь над тем, чем заполнить целых шесть драгоценных месяцев жизни!
Джеймс улыбнулся и, протянув руку через спинку дивана, сжал ей плечо, желая приободрить.
— Ну, на этой неделе совсем нет плохих новостей! А вчера я вообще слышал, что Терри Баттен собирается забрать иски из суда.
— До меня тоже долетели эти слухи.
— По-моему, ей не хочется добавлять новых хлопот пострадавшему за правое дело детективу!
— Конечно, это ведь прерогатива Йена Мейсона!
— Время покажет! — засомневался Уингейт. — Вряд ли перед выходом на пенсию он решится уволить человека, сумевшего покончить с Питером Малликом.
— Питер Маллик покончил с собой сам, а я лишь умудрилась выжить в этой заварухе.
Джеймс с задумчивым видом поджал губы. Приобретя некий опыт в общении с Хейзел, он теперь понимал, что в данный момент проще согласиться, а не продолжать бессмысленный спор. Уингейт неожиданно попытался представить себе, какая обстановка сложится в Порт-Дандасе через год службы, и не смог.
— Ты разговаривал с Севиньи? — вдруг поинтересовалась Хейзел.
— Да, — откликнулся он. — Его отстранили от занимаемой должности на четыре месяца без содержания.
— Ого!
— Все будет хорошо! Мы с ребятами скинулись и отослали ему небольшую сумму.
— Пошли ему и от меня пятьсот долларов, — попросила она. — Скажи-ка вот что. — Кружка Джеймса застыла на полпути ко рту. — Тебе француз нравится?
Уингейт медленно поставил кружку на колено.
— В каком смысле нравится?
— В прямом! Он тебе нравится? Понимаешь, когда Севиньи восстановят в должности через четыре месяца, вряд ли его гостеприимно встретят в родном участке. Мы могли бы пригласить его к себе.
— Конечно! — торопливо согласился Уингейт. — От него будет большая польза на участке! Севиньи классный и очень дисциплинированный полицейский!
— По-моему, он помешан на дисциплине, Джеймс.
— Что ж, бывает!
— Ладно, приспособится! — решила Хейзел, а Уингейт весело рассмеялся.
Она с трудом поднялась, проковыляла на кухню и вылила остатки кофе в раковину. Хорошего понемногу! Даже чашка кофе может вызвать нежелательные последствия для больного желудка. Опираясь о раковину, Хейзел собиралась с духом и пережидала, пока боль в ногах утихнет. Стоя в дверном проеме, за ней наблюдал Уингейт.
— Джеймс, мне не дает покоя одна мысль, — неожиданно произнесла она.
— Какая мысль? — Зимба или Тонга?
— Что Зимба или Тонга? — с улыбкой переспросил Джеймс. — Помнишь пуму? Как звали ту бедняжку?
— Дейв! — ответил он, и его улыбка стала шире.
Со сном дела обстояли плохо. В темноте накатывала волна непонятного страха и становилось совершенно не до сна! Хейзел ругала себя на чем свет стоит за надуманные глупости и страхи, и тем не менее заснуть в темноте не получалось. В новогоднюю ночь, после того как Эмили задремала в импровизированной спальне на первом этаже, она долго сидела у себя в комнате со включенным светом и прислушивалась к праздничному шуму на улицах, эхом разносившемуся над макушками деревьев. Ровно в полночь отовсюду раздались радостные крики. «Вот оно — настоящее единение!» — с грустью подумала Хейзел.
В первый новогодний день утром первым делом по телевизору показали традиционный «Парад роз», а потом футбольный матч. Мать и дочь целый день не заходили в кухню, перебиваясь чипсами, чесночными хлебцами и поп-корном. К пяти вечера, когда за окном стемнело, Хейзел казалось, что она опустошила все запасы торгового автомата. Тогда же мать заявила, что хочет провести первую ночь в новом году в своей постели. Не спеша вдвоем они поднялись по лестнице, и в семь часов Эмили была уже в кровати.
— С Новым годом, Хейзел! — сказала мама, укладывая тонкие руки сверху на простыню.
— И тебя тоже! — откликнулась дочь.
Позже она лежала на кровати в своей спальне с открытыми глазами. Наступила глубокая ночь, а Хейзел не могла отвести взгляда от желтого круга света на потолке, отбрасываемого настольной лампой. В который раз перед глазами возникла картина разлетевшихся по хижине мозгов Питера Маллика и падающего на пол, словно надломленного тела. Вновь охватило удивительное чувство, что жизнь продолжается. А те люди, с молитвой на устах отдавшие себя в руки Маллика, — за что умерли они? Если единственный человек с глубокой верой прав, тогда он пророк. Если нет, тогда глупец. Но кто умер в той лачуге в лесах? Пророк или глупец? А кто выжил? От этих мыслей Хейзел обдало холодом с ног до головы.
