— Вы меня заинтриговали, — перебил его Мельцер. — Расскажите мне о своем учении!
— Ну, — произнес Глас, — наше учение исходит из земных условий: нет ни Бога, ни дьявола, есть только Добро и Зло. Все земное — зло, равно как и человеческая душа. Кто хочет стать добрым, должен преодолеть самого себя.
— Преодолеть самого себя? Что вы имеете в виду?
Глас смотрел прямо перед собой; казалось, сопровождавший его тоже видел перед собой некую картину.
— Подумайте над этим! — ответил Глас наконец. — Это стоит усилий.
После паузы он продолжил:
— Еще без малого пятьдесят лет назад Boni homines постоянно были в бегах. Уже столетие, как они поселились в Эйфеле, по крайней мере их руководство. Но об этом тоже никто не должен знать. Пусть Папа и Церковь думают, что они в безопасности, пока мы не примем вызов и не откроемся миру. А до тех пор нам нужна своя собственная Библия — труд, который возвещает о нашем учении. А чтобы наше учение достигло самых отдаленных уголков Европы, нам необходимо не десять, не сто, нам необходимо иметь тысячу книг с нашим учением. — При этих словах глаза Гласа странно сверкнули. Мельцер нахмурился.
— Господин Глас, вы знаете, чего требуете от меня? Тысяча книг! Книги — это же не индульгенции. Даже если иметь хороших помощников, потребуется несколько лет только на то, чтобы набрать все страницы, не говоря уже о печати, а пергамент, необходимый для этого, займет целую грузовую повозку!
Казалось, это не произвело на Гласа ни малейшего впечатления, и он ответил:
— Мастер Мельцер, мы никогда и не думали, что этот заказ можно выполнить за один год! Римская Церковь распространяет свое вероучение уже более четырнадцати столетий, тут уже несколько лет роли не сыграют. Отберите самых лучших людей, заплатите им вдвое больше и потребуйте соблюдения тайны. Денег у вас будет достаточно.
По знаку Гласа его спутник полез в сумку, вынул кошель и протянул его Мельцеру. В кошеле было наверное добрых две сотни гульденов. За эти деньги можно было купить самый лучший дом в сердце Майнца.
— Все деньги — зло, — словно между прочим заявил Глас. — Нужно использовать их в добрых целях.
— Но что, если учение вашей Библии станет известно еще до того, как будет окончена печать? Что, если один из моих подмастерьев проболтается или сообщит инквизиции?
— Этого не случится, потому что никто не поймет содержания своей работы. Вы станете печатать нашу Библию не с начала до конца, а по частям. — Глас протянул Мельцеру пергамент. — Поэтому я принес вам одну-единственную главу — не первую и не последнюю.
— Вы действительно все продумали! — с уважением заметил Мельцер.
Глас рассмеялся.
— Я ведь говорил вам, что среди нас есть очень умные люди. К нам присоединились даже бывшие братья из ордена доминиканцев, августинцев и кармелитов, работавшие в скриптории.
Они привыкли обращаться с книгами и соберут страницы, которые вы напечатаете, в единое целое. Когда вы сможете начать?
— Как только найму достаточное количество подмастерьев и обучу их печатанию. Наверное, уже весной все будет готово.
— Да будет так, — ответил Глас. — К концу поста вы получите воз пергамента. Меня вы не увидите до самой Пасхи.
Глас и его молчаливый спутник попрощались.
— Insignia Naturae Ratio Illustrat, — сказал Глас и добавил: — Теперь вы один из нас, печатник, поэтому можете узнать мое имя. Меня зовут Фульхер фон Штрабен, отлученный Папой от Церкви и преданный анафеме аббат Хоэнхаймский, а это мой оруженосец Майнгард. Будьте здоровы.
Когда оба мужчины удалились, зеркальщик опустился на табурет и поглядел на пергамент, исписанный безыскусным, но ровным почерком. Михель начал читать. Действительно, тот, кто не знал предыстории, не смог бы понять ничего из написанного. Зеркальщик покачал головой. То, что рассказали ему гости, казалось выдумкой, игрой воображения. Но когда он вспоминал свои встречи с Гласом, начиная с удивительной встречи в трактире, все казалось ему предельно ясным и объяснимым. В Венеции тоже, должно быть, много членов движения Boni homines, как среди сторонников Папы, так и среди его противников. Только так можно объяснить тот факт, что Глас появлялся всегда именно тогда, когда ситуация становилась сложной.
В поисках надежных подмастерьев Мельцер столкнулся с большими трудностями. Хотя времена были тяжелыми и многие люди очень хотели получить хорошо оплачиваемую работу, для профессии печатника подходили только оловянщики и зеркальщики, а в этих цехах Мельцера встретили с недоверием. В Майнце еще слишком хорошо помнили, как он зарабатывал на своих чудесных зеркалах, которые во время чумы никому не смогли помочь. Когда же Мельцер предложил двойную плату, по городу поползли слухи, что он заключил союз с дьяволом.
Хорошая одежда Михеля, очевидное богатство и тот факт, что они с Аделе Вальхаузен обедали в «Золотом орле», в то время как некоторые не знали, чем накормить детей, — все это казалось достаточным доказательством и вполне подходило для того, чтобы помешать дальнейшим успехам зеркальщика. Но тут случилось нечто неожиданное, обернувшее дурную славу Мельцера ему на пользу.
Началось все с того, что каноник Франциск Хенлейн, секретарь архиепископа Фридриха, посетил лабораторию Мельцера и объявил, что в следующее вербное воскресенье архиепископ Фридрих хочет на месте посмотреть, какую пользу может принести Церкви искусственное письмо.
Мельцер до смерти перепугался и думал уже бежать, поскольку решил, что кто-то прознал о заказе Boni homines; но Аделе, с которой он решил об этом поговорить, посоветовала ему не терять головы и сказала, что если бы архиепископ действительно узнал о существовании тайного союза, то не пришел бы сам, а прислал своих стражников или инквизиторов. С другой стороны, визит архиепископа считается в некотором роде большой честью и делает того, кто ее удостоен, недосягаемым для всякого рода критики.
После сухой и холодной зимы, когда некоторым жителям Майнца пришлось из-за отсутствия дров жечь свою жалкую мебель и занавешивать окна мехами, на вербное воскресенье настала настоящая весна. С верховьев Рейна дул теплый ветер, распускались первые почки на деревьях. Процессия, которую обычно устраивали на вербное воскресенье, как правило трижды обходила вокруг собора, что считалось апогеем церковного года. Но на этот раз шествие не состоялось, потому что над городом по-прежнему висел интердикт. Вместо этого архиепископ Фридрих облачился в сиреневую мантию и в сопровождении секретаря направился в Женский переулок, находившийся как раз неподалеку.
Пешее шествие привлекло к себе много внимания, поскольку архиепископа давно уже никто не видел и прошел даже слух, будто бы его нет в городе. Когда же стала известна цель его похода, все переполошились и стали гадать, почему Его Святейшество направился именно к Мельцеру. Пусть даже жители Майнца враждовали с архиепископом по вполне понятным причинам, все равно это событие улучшило репутацию Мельцера, ведь все это послужило доказательством того, что зеркальщик был ярым приверженцем Церкви.
