пожертвовать тремя виновными ради множества невиновных. Я даю вам неделю на раздумья“. Только Достоевский мог бы описать все мои терзания и мучения в течение той недели. Я не могла решить эту проблему. Должна ли я предать трех революционеров, чтобы спасти сто сорок нереволюционеров. За эти семь дней я дошла почти до безумия и даже пыталась повеситься. Но за мной все время следили и тут же отобрали у меня веревки, которые я нарвала из одежды. Я согласилась бы жариться на медленном огне, только бы избежать этих душевных мук. За час до того, как меня привели к следователю, я вдруг разом успокоилась. Я решила выдать Шахновича и двух других. По выражению моего лица следователь тут же понял, что победил, и спросил: „Расскажете все, что знаете?“ — „Да“. В его угрюмых и всегда мутных глазах вспыхнула радость и еще искра какой-то хитринки. В ту же секунду у меня впервые мелькнула мысль, что он меня дурачит и придумал всю эту историю, чтобы толкнуть меня на предательство. Во время допроса моего следователя куда-то вызвали. Все это время в кабинете сидел мужчина приятного, интеллигентного вида, лет сорока, одетый в гражданскую одежду, среднего роста, со светло-коричневыми волосами и добрыми серыми глазами. Он уже не раз бывал на моих допросах, но только слушал и ничего не говорил. Его загадочный и притягательный взгляд производил на меня странное впечатление. И тут произошло нечто такое, чего я сама не могу понять до сих пор. Как будто какая-то сила толкнула меня к этому человеку, и в отчаянии я спросила его: „Скажите, что мне делать? Рассказать или нет? Я вас послушаюсь, потому что у вас глаза честного человека“. Человек посмотрел на меня очень по-доброму, и в его взгляде была жалость. „Какая же вы еще дурочка! — сказал он. — Неужто вы не видите, что он лжет? Это же техника допроса, с помощью которой он вами манипулирует, чтобы вы в конце концов рассказали все что знаете. Когда он вернется, скажите ему, что не будете отвечать на его вопросы, и откажитесь от продолжения допроса. У вас есть на это законное право“. И после этого он ушел. Я не помню точно, что со мной случилось. Как будто я была в жару, а потом на меня разом нахлынула волна облегчения и необъяснимого счастья. Когда вернулся мой следователь, я отказалась с ним говорить, и меня тут же увели в камеру. Придя в себя, я не переставала думать, кто же он, этот таинственный человек, спасший меня от предательства. В тот же день меня снова повели на допрос, и на этот раз я попала в просторный кабинет, обставленный красивой мебелью, где сидел (…) мой „спаситель“. Я бросилась к нему, рассказала, как я мучилась и как я ему благодарна. А потом спросила, почему он помог мне избежать ловушки. „У вас был такой мученический вид, — ответил он, — что в ту минуту я перестал быть полицейским и поступил просто как человек“. Между нами тут же установились тайные дружеские отношения (…) Я не знала, с кем меня свела судьба»[691].
Юная Маня Вильбушевич в самом деле не могла знать, что ее «спаситель» не кто иной, как начальник московского Охранного отделения, или «охранки», как его называли, полковник Сергей Васильевич Зубатов.
3
Ко времени знакомства с Маней Зубатову было всего тридцать пять лет, а он уже успел сделать блестящую карьеру. Даже его враги, а их всегда было немало, признавали, что в рядах «охранников» и жандармов Зубатов был фигурой самой яркой, выдающейся во многих отношениях. По уму он несомненно стоял на голову выше своих сослуживцев, а его начитанность, его интерес к книге, столь редкие у людей его профессии, не вызывали сомнений. Его коллега, начальник петербургского Охранного отделения, полковник Герасимов написал в своих мемуарах, что Зубатов «…такой белой вороной навсегда и остался в жандармской среде, хотя внутренне он, как редко кто, сроднился с ее деятельностью и наложил на нее глубокий отпечаток…»[692]. А начальник жандармского управления Киева, генерал Новицкий записал: «Надворный советник С. В. Зубатов (…) после обучения в прогимназии, поступил в 5-ю московскую гимназию, где организовал значительный кружок (…) и, как представитель оного, вошел в сношение с местной московской революционной партией»[693].
Зубатов родился в Москве в 1864 году. Не окончив гимназии, поступил на службу в почтово-телеграфное ведомство и вскоре стал членом московского народовольческого кружка. Женился рано. В середине 80-х годов его жена Александра Николаевна Михлина содержала в Москве на Тверском бульваре библиотеку, куда постоянно ходила московская революционная молодежь.
Эта библиотека и стала причиной того, что 13 июня 1886 года молодого народовольца Сергея Зубатова вызвали к начальнику московского Охранного отделения. От него Зубатов и узнал, что революционеры сделали их библиотеку своим центром, и «…дал себе клятву бороться впредь всеми силами с этой вредной категорией людей, отвечая на их конспирацию контрконспирацией»[694], — вспоминал потом Зубатов.
Охранное отделение тут же предложило ему практический способ осуществления его намерений.
Так, не успев стать революционером, Зубатов стал секретным осведомителем, затем начал служить в охранке полицейским агентом, потом — чиновником по особым поручениям при Департаменте полиции, а когда начальство по достоинству оценило его организаторские и сыскные способности, стал начальником всего московского Охранного отделения. У Зубатова, как сказал один из членов партии эсеров, были мечты Наполеона, идеи Раскольникова[695] и принципы Нечаева[696].
Узнав о предательстве Зубатова, его жена сошла с ума, но он, не желая портить себе карьеру, отказался поместить ее в психиатрическую лечебницу, и она провела остаток жизни дома под присмотром своей сестры. Сестра же и воспитала сына Зубатова в ненависти к отцу.
А не окончил Зубатов гимназии потому, что отец, разозлившись на еврейских друзей сына за то, что они отвлекают его Сережу от занятий, поехал в гимназию и забрал его документы.
Спустя много лет эти еврейские друзья дорого заплатили за то, что отвлекали Сережу от занятий. Двое из них[697] — ссылкой в Сибирь, где их убили во время демонстрации «политических», а третий сошел с ума и вскоре умер в якутской ссылке[698]. К аресту же четвертого[699] Зубатов, по его уверению, не был причастен.
Став начальником московского Охранного отделения, Зубатов развил кипучую деятельность. На этом посту и проявился его талант реформатора. Он поставил сыскное дело на научную основу, переняв
