И на слепящей этой белизне как-то особенно резко, неправильно выделялись темные длинные строения. Два барака сомкнулись углами, будто пытаясь защититься, то ли от ветра, то ли от близкого леса, что казался таким по-зимнему недобрым. За бараками скорее угадывалась, чем виделась сетка ограды.
Калерия шагнула было, но провалилась в снег едва ли не по пояс.
– Осторожней, – проворчал Ингвар, вытащив ее. – Погода такая… не чистили еще. Я говорил, что будет снежить, но кто ж… там вон, поглянь, дома…
Только теперь она увидела их, укрытых за завесой зарождающейся метели, засыпанных тем же снегом, прибранных и все одно усталых.
– Срубы поставили с месяц тому. Я глядел. Венцы крепкие. Печки переложены… должны быть.
Забранные ставнями окна.
Свежая черепица на горбатых крышах. И все одно ощущение брошености. Если над бараками поднимался дымок, то дома стояли пустыми.
– Топить бы надо, но пока людей маловато. Решил вот… прогреть, – он не стал ничего добавлять, но подхватил Калерию на руки, запахнул полы тяжелой медвежьей шубы, которая за годы ничуть не потеряла виду и толщины. – А то обещали первых на следующей недели привезти.
– На Новый год?
– Так… еще до того года, – смутился Ингвар. Кажется, опять он не подумал, точнее подумал, чтобы бараки привести в порядок.
Ограду выправить.
Дома.
А новый год… разве ж это проблема?
– Эй… есть тут кто? – он крикнул это громко, но голос смешался с воем ветра, который спешно стер слова. – Тут пока только трое. Матвей обещал, что роту подгонит, но им тоже надо где-то жить. И бараки на лето перестроим, чтобы нормальные, каменные. А то и вовсе… он пока еще не решил, то ли с них начинать, то ли со школы.
Дверь все-таки отворили. Разбухшее отсыревшее дерево подалось со скрипом. За дверью обнаружился полог, шитый из волчьих шкур. Он лег на место, надежно запирая тепло.
А тепло было.
Показалось даже – жарко.
– Строили-то до Матвея еще… план был, сперва поручили одному тут. Он не больно-то обрадовался, а потому все и вкривь-вкось. Матвей, когда увидел, крепко осерчал.
Ингвар тряхнул головой, пытаясь избавиться от налипшего снега.
– Ну и выправлял, что мог. Потому дома-то и не успели толком довести. Он-то сказал, что проект долговременный, а потому все сделает, чтоб жить можно было.
Жарко.
И до того жарко, что Калерия сперва дуреет от этого жара. И от шубы своей избавляется с радостью, она бы и кофту сняла, но Ингвар качает головой.
– Погоди, это ты с холода пришла. Сквозит тут. Щели проконопатили, а оно все одно… доски-то хлипкие.
Он произнес это с неодобрением.
– Ковры надо повесить. Или шкуры, – Калерия погладила стену, прислушиваясь к дереву. И вправду сырое брали, свежее, такое потом ссыхается и щели дает. Да и ставили явно наспех.
Как здесь детям жить?
– Ага… я тоже подумал.
Военный в серой форме без знаков отличия кивает Ингвару, чтобы тихо исчезнуть в глубине барака. Тот невелик, десятка три шагов, узкий коридор по обе стороны которого поднимаются двухъярусные кровати. На них уже и матрасы есть, и белье натянули, только зря, как бы не отсырело до срока.
Тумбочки.
И печки, которых три.
– Когда люди будут, то оно теплее, – Ингвар оправдывался.
– И… сколько?
– Для начала десятка два, а потом – как оно пойдет. Война… это кажется, что давно была, но некоторые проблемы… – он развел руками, потому как никогда-то не умел говорить. Впрочем, Калерии это и не было нужно. Она и так понимала. – Ты… подумай. Может, пока тебе сюда и не надо?
– Надо.
Она прошлась по сумрачному коридору.
Закрыла глаза.
Надо.
Теперь она слышала это место, некогда живое, но после заброшенное. Что здесь было? Хутор? Деревенька? Если и так, то давно. Но земля помнит, что прикосновение плуга, что тяжелый дар зерна, который она возвращала сторицей.
А после брала.
Силой.
Потом.
Кровью… кровь Калерия тоже слышала, но старую, неопасную. Что ж, место хорошее. Здесь и дышится-то не в пример легче, чем в городе. И стоит подумать о возвращении, как приходит понимание: возвращаться она не хочет.
– А готовить где будут?
– К весне кухню сделаем, а пока будут из города возить.
– Поостывает все.
А детям горячее питание нужно.
– Не все сразу, Лера, – он обнял, прижал к себе, уткнулся носом, признаваясь. – Отец написал.
– Опять хочет…
– Нет. Просит прощения. Понятия не имею, откуда узнал, но пишет, что будет рад, если ты заглянешь, что… просит, чтобы заглянула. И любую цену готов заплатить.
Ингвар громко вздохнул в шею.
– Он… думает, что ты можешь помочь.
Да.
Или нет.
Она сама толком не разобралась, что может. Утешить спящую землю, пообещав, что больше та не останется в одиночестве. Или вот слышать сны старых яблонь, которые многое помнят, но кто еще сумеет прикоснуться к их памяти.
Разбудить родники.
Отвести их.
Наполнить колодец, который тоже имеется, но чуть в стороне. Завален, что деревом с камнями, что снегом. Калерия слышит это место, и, наверное, даже сумеет сделать его лучше. Если захочет. Но только ли его?
– Я ответил, что спрошу.
– Ты спросил.
Наверное, если бы Калерия отказалась, он бы понял, ее муж. И его отец тоже бы понял. Вот он бы не согласился. Двуипостасные горды. И, наверное, все на самом деле хуже, чем кажется, если он решил переступить через свою гордость.
– Весной, – решилась она. – Мы приедем весной. В апреле. Земля тогда полна силы.
Должна быть.
– Спасибо.
– Не за что, – в кольце его рук спокойно. – Скажи… пусть зерна хорошего купят. Сеять рано, но… я поговорю. А потом снова приедем. Надо будет несколько раз. Сколько не знаю. Я вообще ничего, наверное, не знаю, и даже не уверена, что получится.
– Получится, – он осторожно коснулся губами виска. – Назад?
– Нет. Темно уже. И метель.
Та и вправду разгулялась, завыла на сотню голосов, убеждая, что, конечно, город совсем даже рядом, но не настолько, чтобы рисковать. В метели легко заблудиться.
– Тут ведь тепло. И шуба есть. А дом надо будет выбрать побольше… – кажется, она сказала это вслух. – А то ведь…
Живая вода вернула жизнь и ее телу. И, наверное, в этом возрасте уже поздно, людям определенно поздно рожать, но Калерия не человек.
