и через два часа. Если бы знать, где найти его на озере, Драгунцев ринулся бы на поиск, но ехать на Ильмень без всякой наводки все равно, что пальцем тыкать в небо. Драгунцев попробовал устроиться в гостиницу, невысокую, очень похожую на хрущевские крупнопанельные хоромы – наверное, при Никите она и была построена, – не получилось: стойку администратора украшала табличка, которую давно было пора отлить в бронзе: «Мест нет».
– Местов нет, – пробормотал Драгунцев, переиначив слово на рабоче-крестьянский лад.
– И не будет, – торжествующе сообщила ему из-за стеклянной перегородки администраторша – дама со злым лицом.
«Похожа на собаку!» – отметил Драгунцев, – он был наблюдательным человеком, Афганистан его научил этому.
– Что же делать? – спросил он.
– Что хотите! – торжествующе произнесла администраторша. Будто плюнула. – Местов, как вы изволили выразиться, нет!
У выхода его окликнула сгорбленная, черная, как ворона, старушка.
– Что, милок, переночевать негде?
– Негде, – признался лейтенант.
– Ну тогда пошли ко мне! – пригласила она. – Койка – три рубля. Плата, как в ентом отеле – заранее. Одна только разница – я квитков не выдаю.
– Оставь, бабуля, адресок, – попросил Драгунцев. – Может, и причалю к твоему берегу.
– А куда ты денешься? – довольно крякнула старушка. – Отель-то все равно под завязку, а если не под завязку, то иностранцев ждеть.
– Давай адрес!
Ночевать Драгунцеву пришлось у бабки – в закутке за занавеской на старой скрипучей койке; в соседнем закутке, также за занавеской, ночевал еще один командированный – крикливый толстый снабженец с метизного завода; на ночь снабженец в одиночку выдул полторы бутылки водки, закусил вяленой рыбешкой собственного производства – обыкновенной сорной мелочью, которая водится во всех водах, и повалился на койку.
Концерт он устроил такой, что Драгунцев смог уснуть только под утро. Встал помятый, с головной болью, а снабженец был чист и свеж, как огурец, от выпитого вчера – ни следа.
Часы показывали семь утра. Драгунцев поспешно оделся, наскоро выпил жидкого, пахнущего пылью и сосновыми щепками чая, сунул старой вороне задаток на будущую ночь и ушел.
Он был раздосадован ситуацией, в которой очутился, злился на неуловимого Дадыкина – капитана с характером, как понимал он, на подполковника, своего шефа, от которого пора бы уйти, потому что поручение пугало Драгунцева, на себя самого – нет бы обрезать поиск, вернуться в Кабул и сказать полковнику, что ничего не вышло, но при мысли о таком завершении сюжета у него в правом виске начинала суматошно подергиваться маленькая жилочка, а перед взором возникала дрожащая прозрачная строчка, будто у старика…
В семь пятнадцать он позвонил в дверь дадыкинской квартиры.
– Нет, еще не приезжал, – сообщила ему женщина с фиолетовой головой. – Всю ночь на рыбалке!
– Простите, вы болеете? – раздраженно, распаляясь внутренней злостью, спросил Драгунцев.
– Ага, болею, – женщина засмеялась, – тяжело. Температура тридцать шесть и шесть, не знаю, какими лекарствами и лечиться!
Драгунцев вначале не понял ничего, ухватив лишь факт, что у этой женщины температура, потом у него словно бы просветлел мозг: «тридцать шесть и шесть», и Драгунцев разозлился: «Ну и шуточки у вас, мадам! Будто у того боцмана!», – но сдержался и очень вежливо произнес:
– Выздоравливайте!
– Постараюсь, – женщина качнула фиолетовой головой и снова засмеялась.
Дадыкин появился лишь к вечеру, усталый, поджарый, кривоногий – «черная кость, рабочая закваска, душа с кулачок, подполковником подмечено все точно», – Драгунцев, сидя на скамеечке неподалеку от купеческих хором, сразу засек капитана – встречал Дадыкина в штабе дивизии. И запомнился Дадыкин маленьким сглаженным лицом, лишенным особых примет, красными оттопыренными ушами, мясистыми, как два полупрожаренных бифштекса – ткни, кровь выбрызнет, и твердым угрюмым взглядом.
«Такой, если что не понравится – за напильник схватится. Всадить по самый корешок ничего не стоит», – подумал неприязненно Драгунцев.
Минут через двадцать Драгунцев поднялся со скамейки, пошел к Дадыкину. Тот на кухне потрошил щук – на столе лежало шесть золотисто-крапчатых поленьев, Дадыкин ловко орудовал ножом, вырезал жабры, вытряхивал кишки, отдельно складывал пузыри – видать, из пузырей этих делал какую-то гастрономическую вкусноту.
– Заходи, лейтенант, – довольно любезно пригласил Дадыкин, – гостем будешь!
Драгунцев прошел на кухню, сел на табурет. Огляделся. Кухня была бедной, узенькой, схожей со служебным чуланчиком Скляренко. На потолке – протеки, как в туалете, с желтизной. Мебель – громоздкая, неуклюжая, тесаная топором. «Ампир сталинских времен, – усмехнулся Драгунцев. – Дворцовая обстановка, доставленная из шалаша. Дешево и сердито».
Пошвыряв щук в таз, капитан лезвием ножа сгреб потроха в мусорное ведро, пузыри сунул в прозрачный пакет и выкрикнул:
– Мать, иди доделывай щук! – перевел взгляд на лейтенанта. – Ну, пошли. Поговорим, коли настаиваешь. Что-то я тебя в Афганистане не видел!
– А я вас видел, – сказал Драгунцев.
– Можешь на «ты», – разрешил Дадыкин, – без церемоний. Где встречались?
– В штабе сто первой дивизии.
– А-а… – насмешливо протянул Дадыкин, – а я думал на войне. В рукопашной с душками. От кого приехал?
– От Скляренко. Знаешь такого?
– Скляренко? Подполковник, кажется… Или уже полковник? – Дадыкин усмехнулся. – Сложный фрукт. Не стал еще полковником?
– Пока нет.
– Станет! – убежденно произнес Дадыкин. – Ну и что просил передать подполковник Скляренко?
– Что-то ты все нукаешь, капитан, – не сдержался Драгунцев, – ну, да ну! Как на конюшне!
– Коли в моем доме – терпи, – не обратив внимания на вспышку, сказал Дадыкин, – ржать по-лошадиному не заставлю. Ну?
– Подполковник передал письмо, – Драгунцев достал конверт, вручил бывшему ротному, тот повертел конверт в руках, недоуменно сморщился. Потом решительно разорвал конверт, вытряхнул из него бумагу – конверт небрежно бросил на пол – вел себя, будто в партизанской землянке, о чистоте не думал: в афганских условиях человек утрачивал многие привычки.
Прочитав письмо, капитан и его бросил на пол.
– Пустая писулька, – сказал он, – невнятное бормотанье, – капитан цепко, остро взглянул на Драгунцева, и Драгунцев мигом почувствовал себя на крючке, это ощущение неприятно задело его, внутри возникла злость, – про партию наркотиков, которую мы взяли в кишлаке. И что же надо автору? – не спуская глаз с Драгунцева, тихо спросил он.
То, что Дадыкин начал говорить тихо, чуть ли не шепотом, взбодрило лейтенанта. «Значит, все понял», – подумал он с облегчением, произнес медленно, взвешивая каждое слово:
– Эдуард Максимович хочет, чтобы вы навсегда забыли эту историю.
– Хочет! – усмехнулся Дадыкин. – Хотит! Они хочут!.. Но хочу ли я?
– Я лишь курьер, передаточная инстанция, – сказал Драгунцев, подумал, что здесь все не так просто. Значит, придется Дадыкину вручать второе письмо.
«Пусть почитает и с плачем вспомнит Афганистан!» Со вторым письмом Скляренко просил обращаться аккуратнее – оно было опасное.
У каждого народа есть свои шаманы, свои знахари, свои маги, свои тайны, и такие, что обычный мозг не может раскрыть, есть свои рецепты, свои снадобья и яды, свои травы и камни. Бывает, что целебная, укрепляющая здоровье трава, посыпанная каменным порошком, делается губительной – человека, откушавшего этой травки, не спасет уже никакая медицина. Или какая-нибудь толченая букашка в соединении с обычным инжиром, либо листья тутовника, сваренные с
