голову и уставилась на Дэша круглыми темными глазами. Дэша бросило в пот. Ему показалось, что стул под ним дернулся к ней навстречу, словно повинуясь гипнотическому взгляду, который заполнил весь мир.
Сестра и все прочее осталось в другой реальности, в той, где не было пугающего притяжения чужой ауры. На краю сознания мелькнуло любопытство, то самое, из-за которого врачи колят себе экспериментальные сыворотки и сами себе вырезают аппендицит, а конструкторы, рискуя жизнью, обкатывают первые модели самолетов. Внутри заворочался ужас, а потом Дэш услышал:
— ПОМОГИ МНЕ!
Его словно швырнуло в океан. Он захлебывался собственными страхами, ужасом, гневом. Его тянуло все глубже, в темноту, муть и бездонность, и вода смывала слой за слоем: обиду на Розали, тоску по Еноту, злость на свою беспомощность, опасение, что когда-нибудь Эштон перестанет слушаться даже мать. Но и волнительная радость, до дрожи в руках, и ветер в лицо от быстрой езды на велосипеде, и короткое пронзительное счастье тоже исчезали, как и усталость в ногах, и радостное предвкушение, когда после долгой прогулки возвращаешься домой, а уже на крыльце пахнет умопомрачительно — мясо с незнакомыми специями — мама готовит новое блюдо, летая по кухне рыжим языком пламени; Эштон в режиме «сама любезность» за ужином не одаривает ни одним язвительным замечанием, и Енот под столом тычется мокрым носом в ладонь, сопит и требует мяса по новому рецепту.
Но через секунду все прошло: его вытащило с другой стороны мира, и от прежнего Дэша ничего не осталось. Все растворила соленая океанская вода. Перетряхнула каждую клеточку тела, обновила, дала облегчение. Мир стал прост, как никогда. Ни колебаний, ни тоски. Он здесь, чтобы помочь ей. Она должна быть в безопасности. Надо избавиться от всех угроз.
— ОСВОБОДИ МЕНЯ!
Да! Освободить! Почему не выходит встать? Времени нет. Рядом опасность. Сестра. Она помешает. Встать! Надо встать! Выбраться из веревок. Освободить. Найти ключи от цепей. Встать! Освободить! Веревки мешают. Нет, мешают руки.
— УБЕЙ ЕЕ!
Дэш вспотел. От злости, что никак не получается встать, и от боли. Боль мешала, жгла мышцы, хрустела пальцами.
— БЫСТРЕЕ!!!
Боль легко отодвинулась, потому что была не важна. Встать! Раздался хруст, и Дэш освободил одну руку. Потом вторую. Отлично! Теперь ноги.
— ПОМОГИ!!!
Сейчас. Он поможет. Убьет Эштон и поможет. Он встал, но голова закружилась, и перед глазами оказались темные доски. Он пополз.
Но не успел. Эштон опередила, и та, кому он должен был помочь, безвольно упала на деревянный пол, а потом растеклась ручейками и просочилась между досок. Дэша сначала отпустило, а потом на него обрушилась вся боль сразу. Тело горело там, где он порвал связки, и пульсировало сломанными пальцами. Мир рябил через щели сарайных балок и причинял невыносимую боль.
— Господи! — произнес сверху растерянный голос Эштон. — Я отвезу тебя в больницу.
Где-то рядом журчала вода. Дэш закричал.
* * *
Дэш заработал двухсторонний задний вывих плечевого сустава, двусторонний вывих больших пальцев кистей, а еще переломал кости запястья на правой руке. Так как ответить прямо на вопросы врача о том, как все это случилось, не вышло и пришлось юлить, врач решил, что его пациент стал жертвой пыток. Он вызвал полицию и социальную службу, потому что Дэшу еще не было восемнадцати.
Пребывание в больнице покрылось туманом. Дэша накачивали обезболивающими, и он почти все время спал, пропустив разборки с полицией. Скорее всего приезжал юрист от Вероники и решил все вопросы. Один раз ему показалось, что мать и Эштон ругаются рядом с его кроватью.
— Ты специально это сделала? Хочешь прикончить нашу семью и переехать к тетушке?
— Нет, мамочка! Нет, прости, пожалуйста! Я была уверена, что «шепот» на него не подействует.
— Я не ожидала от тебя такой безответственности! С Вероникой ты больше не общаешься. А с братом… Не знаю, захочет ли он тебя видеть…
Потом Эштон зарыдала, и Дэш решил, что это сон, потому что его сестра никогда не плачет. В больнице ему все время снились сны, яркие, с запахами, звуками и цветами. Почти все он забывал, как просыпался, но один, который снился много раз, запомнил: он кого-то преследует, но бегущий впереди незнакомец всегда оказывается быстрее, Дэш никак не может его поймать. После этого сна он просыпался еще больше измотанным.
Сестра извинилась миллион раз, каждый раз искренне, и изо всех сил старалась заслужить прощение: чесала ему нос и спину, читала смешные книги, приносила вкусняшки из буфета и по кусочку клала ему в рот. Дэш не находил в себе ненависти к ней, ведь она надеялась на чудо — на то, что он, единственный мужчина в сорока кланах Охотниц на русалок, не поддается гипнозу, как другие. Чуда не случилось, но разве можно ненавидеть за надежду?
К тому же он больше интересовался насущными вопросами: как застегнуть пуговицу, почистить зубы и перетерпеть зуд под гипсом. И как перестать видеть Розали или других призраков, потому что сейчас, когда он не мог пойти в мастерскую, чтобы занять голову и руки простыми и нужными вещами, вроде починки крыльца или ремонта шкафчиков, все время бродили мысли. Он старательно игнорировал всех печальных женщин, которые слонялись по коридорам больницы и порой заходили в палату. Розали иногда сидела на подоконнике, поджав ноги и положив подбородок на согнутые колени.
Когда его привезли домой, мать наняла медбрата на половину дня, а после обеда оставалась сама, взяв отпуск за свой счет: кормила Дэша и даже водила в туалет, а когда ее не было, помогала Эштон. Та вела себя удивительно деликатно, возила на физиотерапию и следила, чтобы он не превысил дозу обезболивающего.
Целый месяц он не мог нормально пользоваться руками, хотя работать с картой и амулетом это не мешало. Легкий амулет без труда удерживался в пальцах. Мать снова ездила в командировки одна, а сестра оставалась с Дэшем. Он выяснил об Эштон два факта: она разговаривает со своими ножами, когда думает, что ее никто не видит, а еще отвратительно готовит. Есть приготовленную ею еду невозможно. Каждый май она устраивала свой личный новый год — сжигала в металлическом ведре на заднем дворе все чеки и расписки, накопленные за год. Двенадцать месяцев она тщательно складывала их по датам только для того, чтобы сжечь в такой же последовательности. Обычно она никого к церемонии не подпускала, но в этот раз Дэш «праздновал» вместе с ней и, сидя на пластиковом стуле над «праздничным» огнем, размышлял о понятии нормальности. Раньше он немного побаивался сестры, ведь
