class="p1">— А вчера к нам Танич заходил.
Я спрашиваю:
— А что он купил?
— Бумагу, лампочки и еще что-то, не помню уж что.
Я набираю телефон Танича и с сильным кавказским акцентом говорю:
— Это Михаил Исаич?
— Да, это я.
— Вы вчера на Трубной в «Канцелярских товарах» были?
— Был, а что такое?
— Извините, девушки ошиблись, взяли с вас больше денег.
— А я еще удивился, что они так много взяли!
— Извините, просто ошиблись. Мы хотим вернуть вам деньги.
— А сколько денег?
— Сто восемьдесят рублей.
— Ладно, — говорит Танич, — я завтра заеду.
Все это время продавщицы давились со смеху.
А когда я сказал своим голосом:
— Михаил Исаевич, не надо приезжать, это Лион Измайлов с вами говорит, — продавщицы захохотали, уже не сдерживаясь.
Танич спросил:
— Что? Кто это? В чем дело?
Он никак не ожидал такого поворота. Я стал объяснять:
— Миша, это Лион Измайлов, я случайно зашел в тот же магазин и разыграл вас.
Туг он закричал в трубку:
— Что ты меня втягиваешь в какие-то публичные дела?
Я говорю:
— Михаил Исаевич, вы ведь сами любите подшутить над людьми, вот и я над вами пошутил.
Танич швырнул трубку. Обиделся.
Надеюсь, что скоро помиримся. А когда прочтет, то снова, наверное, обидится. И мы снова помиримся, потому что я Танича люблю.
Леонид Дербенев
Вот уже два года, как нет Дербенева Леонида Петровича.
Царство ему небесное.
Уникального остроумия, жадности, злобности, доброты и, конечно, таланта был человек.
Познакомился я с ним году в 70-м у Павла Леонидова. Был такой великий администратор. Он заслуживает того, чтобы про него рассказать отдельно. Великим администратором я его называю потому, что по тому времени он творил что-то невероятное.
Например, гастроли на Дальнем Востоке. Несколько бригад работали на Сахалине, Камчатке, во Владивостоке, Хабаровске, Находке. А на субботу и воскресенье Паша собирал их всех во Владивостоке и делал представление на стадионе.
И вот этот Паша лет в 45 решил стать поэтом-песенником. Решил и стал — уже через три месяца в ЦДКЖ прошел вечер поэта-песенника Павла Леонидова.
За три месяца было изготовлено 100 песен.
Конечно, сам он не мог столько написать. Впоследствии поэт Э. Вериго говорил мне, что написал за него очень много. Кстати, Паша был дядей Владимира Высоцкого. Многие в это не верили. А я сам был у него дома и помню, как он говорил с Высоцким по телефону. Тот ему что-то подправлял в песнях, и тут их разъединили — звонила Марина из Парижа.
Конечно, многое писал и сам Паша. Человек он был незаурядный. Помню, он мне читал свои рассказы. Одна деталь мне понравилась. Моряк возвращается домой. Ему кажется, что жена ему изменяет, и он думает: «Изменяет — ладно, но если он лежит у стеночки — убью».
Паша был громкий, скандальный, но широкий человек и много помогал разным людям.
Это он написал песню, где были слова: «Если ты одна любишь сразу двух, значит, это не любовь, а только кажется».
Я его спросил:
— Паша, как же так вы пишете «если ты одна любишь сразу двух»? Двух — это женщин. Мужчин — это двоих.
Он подумал и сказал:
— А идите вы со своей «Радионяней»!
Году в 72-м, когда я только-только собирался уйти с работы и советовался с ним, как быть, он спросил, какие у меня авторские. С авторскими было плохо — рублей шестьдесят. Нас, соавторов, было трое, и мы только начинали писать. Он такого не ожидал. Посмотрел на меня с жалостью. Вроде бы уже известный автор — и такие деньги.
У самого Паши в это время авторские были уже по две тысячи в месяц. Потом мне объяснили, как эти авторские получались. К руководителям оркестра подходил администратор, а все они были Пашиными дружками, и требовал, чтобы писали в рапортичку Пашины песни, даже если и не исполняли. Но исполняли тоже много, поскольку все композиторы Пашу уважали и никто не отказывался с ним писать. Ну разве Френкель, которому он когда-то давал зарабатывать, мог отказать Паше?
И вот этот Паша вдруг подает на отъезд.
На вопрос — почему? — Паша мудро отвечал:
— А чтобы потом не жалеть, что не уехал.
Кроме всего прочего, Паша прекрасно понимал в книгах. Он собирал библиотеку, за деньги, естественно, Богословскому, потом, кажется, министру госбезопасности и другим богатым людям.
Паша уехал в Америку. Выпустил там книгу воспоминаний, где многих обидел. Написал, как Розовский косил от армии и он, Паша, ему помог. Марик не знал, что делать, ведь это было в советское время. Мог сильно погореть. Ну, и про других тоже.
Говорят, а может, придумывают, что он самым ненавистным людям присылал письма типа: «Те бриллианты, что ты мне дал, я не перевез, а оставил у Антипова, и ты их можешь у него получить».
Он знал, что письма читают в Комитете, и таким образом шкодил.
Но вообще жизнь его там, в Америке, не удалась. Язык учить он не хотел, черной работой заниматься не мог. А его администраторские таланты там были не нужны.
Так вот к чему я заговорил о Паше. Здесь, в Москве, они жили с Дербеневым не то в одном, не то в соседних домах по Маломосковской улице.
И вот сижу я у Паши, и входит Дербенев. Сразу стало шумно и весело. Паша похвалился, что пишет цикл детских песен.
— Паша, — закричал Дербенев, — я тебя умоляю, оставь в покое хотя бы детей! Давай лучше объявим по радио, что тебе нужны деньги, пусть родители скинутся.
Это было классно сказано. Мы с Дербеневым умирали со смеху.
Конечно, Дербенев был уже тогда замечательным поэтом. А я-то помню еще в начале 60-х песню:
Если лопнет фабричная труба.
Заменить ее можно без труда.
Для замены подойдет
Великан, что целый год
Каждый вечер в кино меня зовет.
Друг для друга подходим мы с тобой.
Лишь когда ты сидишь на мостовой.
У нас ее пели в МАИ в самодеятельности. На поминках у Дербенева Алла Борисовна сказала мне, что тоже пела эту песню в самом начале своего пути.
Году в 83-м мы вместе с ним писали программу для «Голубых гитар» И. Гранова. Предыдущую Наринский и я писали с И. Шафераном, он делал песни для Гранова.
А теперь Гранов поменял поэта-песенника. И нам пришлось сотрудничать с Дербеневым. Пришлось, потому что сотрудничать с ним ой как не просто.
