и правда играешь так круто, как говоришь, то это вполне вероятно.
– Фокус в том, – говорю я, поворачиваясь к кольцам, – чтобы занять правильную позицию.
– Нет, – возражает он, бросая четвертаки в приемник, – фокус в том, чтобы попасть мячом в корзину.
Автомат оживает, мигая огоньками и играя какую-то мелодию, а таймер на табло начинает обратный отсчет от десяти. Я беру первый мяч, занимаю позицию и готовлюсь бросать. Гриффин с сосредоточенным лицом делает то же самое рядом со мной.
Раздается сигнал к началу игры, и я бросаю мяч. Он отскакивает от кольца, но не успевает приземлиться в сетку, как я уже бросаю второй, который проскакивает в корзину с приятным шелестом, хотя я слишком занята, чтобы обратить на это внимание. Я уже бросаю снова и снова, ловлю ритм, подчиняясь мышечной памяти. Это отзвуки многочисленных часов, проведенных в подвале, пока папа не потерял работу и не пришлось распродать все игры, переехать в дом поменьше, а потом в крошечную квартирку. Пока не начались скандалы до поздней ночи, крики и оскорбления, когда сестра лежала, сжавшись в комок на моей кровати, и закрывала уши подушками.
Пока не началось все это – пока мы не научились изображать счастливые лица и не поняли, что за улыбкой можно спрятаться, а слова можно использовать, как щит. Пока мы просто играли вчетвером в подвале, и от бетонных стен эхом отражались звуки смеха и радостных возгласов.
И вот я снова в постоянном движении, двигаюсь как автомат, уверенно и не обращая внимания ни на что вокруг, а когда игра кончается, и даже после того, как часы обнулились, а сигнал давно прозвонил, я продолжаю швырять мячи, пока они не заканчиваются и я не остаюсь стоять там с пустыми руками, часто моргая.
– Ого! – восклицает Гриффин, уставившись на табло.
Я не просто его обыграла, я размазала его по стенке. Счет – 88:42.
– Ого, – повторяет он. – Ты как будто с катушек слетела.
– Ага, – говорю я, не уверенная, что уже вернулась в нормальное состояние и что вообще хочу в него возвращаться. – Кажется, так.
Мы играем до самого вечера.
– Реванш! – каждый раз требует Гриффин, и каждый раз я выигрываю. И хотя отрыв с каждым разом все меньше, становится все веселее.
– Это просто ерунда какая-то! – смеясь, говорит он после одиннадцатого раунда, в котором я сделала его со счетом 76:62. Он опирается о стол для пинг-понга и трясет головой.
– А ты думал, я просто хвастаюсь! – усмехаюсь я.
– Так оно и было, – отмечает он. – Но, оказывается, ты имела на это полное право.
Я усаживаюсь на стол рядом с ним, болтая ногами.
– Ну, спасибо, что достойно принимаешь поражение.
Он выглядит удивленным.
– Ага… это странно, вообще-то я ненавижу проигрывать.
– Ну конечно, – говорю я, но он качает головой.
– Нет, серьезно. Я правда ужасно ненавижу проигрывать. И ненавижу делать вещи, которые у меня плохо получаются, так что, если у меня что-то получается хорошо, я этим увлекаюсь, а если нет – мне и не хочется этим заниматься. Я обычно или втягиваюсь на полную, или вообще не втягиваюсь.
– Звучит не так уж и плохо.
– Но это плохо, – говорит он, потирая шею. – Никто не любит людей, которые не умеют проигрывать.
– Мне не кажется, что ты не умеешь проигрывать.
– То-то и оно, – говорит он, поворачиваясь ко мне, и впервые по-настоящему на меня смотрит, и, глядя ему в глаза, я чувствую, будто выиграла приз. – С тобой это не так уж обидно.
На витрине стоят разнообразные призы сомнительного качества: на верхней полке корзины с каучуковыми мячиками и конфетами, брелки, пластиковые колечки, а внизу более ценные призы: плюшевые игрушки, надувные биты, миниатюрные футбольные мячи и диспенсеры с жвачкой – все явно переоцененное и немного пыльное.
Мы с Гриффином склоняемся к стеклу. Он задевает меня плечом, и мое сердце пускается вскачь. Мне хочется, чтобы он заметил это, прижался ближе, повернулся ко мне и снова на меня посмотрел или взял за руку, притянул к себе или поцеловал – что угодно.
Но он ничего этого не делает.
Вместо этого он протирает захватанное стекло рукавом рубашки. В лучах света из окна он кажется невероятно красивым и невообразимо далеким.
Мы оба молчим некоторое время, слишком долго, и я начинаю нервничать, пытаясь найти, чем заполнить тишину, потому что я всегда так делаю. Но я одергиваю себя, решив, что на этот раз его очередь, и начинаю нервничать еще больше. Потому что мне вдруг кажется очень важным, что он теперь скажет. Именно его следующие слова решат, свидание это или нет.
Я стою, уставившись на оранжевую пластиковую лягушку, а она смотрит на меня сквозь мутное стекло. «Пожалуйста, пусть это будет что-нибудь многозначительное, – думаю я. – Пожалуйста, пусть это будет что-то романтичное».
Но мгновение спустя он хмурится.
– Это просто обдираловка какая-то, – говорит он, и мои надежды разбиваются вдребезги. Он указывает на баскетбольный мяч, запрятанный где-то внизу. – Где это видано, чтобы такая ерунда стоила пятьсот билетов?
Мы складываем полученные билетики, и я их пересчитываю. За несколько часов игры мы набрали около ста пятидесяти на двоих.
– Может, получится доплатить деньгами? – предлагаю я, но Гриффин качает головой.
– Они куда больше зарабатывают, когда людям приходится играть, чтобы получить приз.
– Но все равно это очень мило с твоей стороны, – говорю я. – Подумать про Ноа.
– Это не для Ноа, – говорит он, не отрывая глаз от витрины. – А для меня.
– Ой, – говорю я, моргая. – Э-э… Я не…
– Энни, – говорит он, поворачиваясь ко мне лицом, и я вижу, что он улыбается. – Я шучу.
Я с облегчением смеюсь.
– Прости. Просто ты обычно… В смысле, ты всегда такой… Я, видимо, не…
Он склоняет голову набок.
– Ты пытаешься сказать, что у меня не очень с чувством юмора?
– Нет, – быстро возражаю я, потом на секунду задумываюсь. – Ну, в общем, да.
Гриффин улыбается.
– Ничего. Это и правда так.
– Ну, зато у тебя куча других достоинств, – говорю я, глядя, как он стоит, упираясь обеими руками в витрину, и покачивается взад-вперед. – Ты особенный.
В его лице что-то мелькает, скулы слегка напрягаются.
– В хорошем смысле, – поспешно добавляю я. – Ты не такой, как все. Ты милый. Не притворяешься, а правда милый. И ты не задаешься, хотя…
Он искоса смотрит на меня с вопросом в глазах.
Я качаю головой.
– Не важно. Я просто пытаюсь сказать, что это здорово, что ты не играешь ни в какие игры, как другие парни. Ты честный. Возможно, самый честный человек
