Я как раз докопался до потрёпанного томика и вздохнул. Сказал:
— Давай караулить посменно. Ты не спишь уже полночи.
— Я не хочу никуда идти.
— Значит, спи прямо здесь. Ночь тёплая. А я покараулю.
Засыпая, Марина пробормотала:
— Я хочу уйти с ним. Я хочу остаться. Но кто поведёт нас, если не он? Что мы можем — одни?
Небо казалось огромной чёрной гранитной плитой. Даже и не скажешь, что через месяц зима. Когда же первый снег?
Ближе к утру уснул и я, зарывшись с головой в груду вещей, с Марой мы проснулись одновременно. Аксель никуда не исчез. Пока никто не проснулся, мы вернули спасательную шлюпку Капитана на место — в пассажирский фургон.
— Будем следить, — решили мы, и утром долго крались за Акселем по пролеску. Оказалось, что он отлучался в туалет. Вернулись смущённые и обескураженные.
Весь день он вёл себя как обычно, но во всём подряд мы видели зловещие знаки. Слишком тихи его разговоры с Костей, слишком молчалив наш русский друг, хотя сам Аксель как обычно весел и потрясающе-снисходителен, но это ничего не значит. Наверняка он даже не размышляет на тему того, где и с кем он встретит завтрашний день. Как обычно следует порывам души.
Так и случилось. После того, как очередной вечер затушил в слюнявых пальцах низких кучевых облаков костёр, меня, засыпающего, растолкала Марина, и мы подкрались к повозке, откуда только что выпала на траву сумка. Аксель уже готовился спрыгнуть следом, когда увидел нас.
— Не уходи. Пожалуйста, — сказала Мара.
Аксель втянул нас внутрь, где с задумчивым выражением лица уместился на одном из ящиков, служивших стулом. Посадил Марину к себе на колени, словно маленькую девочку.
— Вы, ребята, довольно проницательны.
— Мы нашли твою сумку, — сказал я.
Аксель провёл пальцами левой руки по лицу, будто надеялся разгладить хмурые складки. Точно так же он привык поглаживать обложку любимой книги, которая покрылась сеточкой изломов и морщинок, так, что уже не разберёшь, какой рисунок был там когда-то. Может, гравюра какого-то японского художника. Может, только название книги и имя автора. А может, портрет нашего Капитана. Кто знает?
— Да, вы правы. Мне хотелось снова топтать ногами только-только выпавший снег, шагая ранним утром к горизонту. Как в молодости. Ловить машину на шоссе, выступать ни для кого, в лесной глуши, и пройти насквозь приятный городок, улыбаясь девушкам. Стянуть где-нибудь буханку хлеба… Но история с Анной и Борисом кое-чему меня научила. И сейчас вы двое снова мне это доказываете. Там, в этой сумке — всего лишь куча моих скелетов, — он обезоруживающе улыбнулся мне.
Мы с Марой держали ушки на макушке, стараясь углядеть во всей этой поэтике всходы, которые дали наши подозрения. Аксель всё говорил и говорил, глядя в пустоту и поглаживая Марину по голове.
— Я хотел уйти, но теперь понимаю, что это вы уедете вперёд, а я так и останусь буксовать на месте. В течение всей моей жизни кто-то рядом старается научить меня, что такое ребячество. Был один парень, который рисовал мне спицей от зонта на песке мир, а потом рисовал меня в этом мире, в этом схематичном круге, как маленького человечка… Сказал, что сейчас я в любом другом месте этого круга, только не там, где ждёт меня маленький человечек из пяти палочек, мой двойник. Настоящий я, так он говорил. «Настоящий ты». Вы — моё место в этом мире. Поэтому сейчас, — он ссадил Марину с колен, поставил её перед собой. — Сейчас я торжественно прошу, не покидайте меня. Не оставляйте меня одного, снова бродить внутри замкнутого круга в обречённом ожидании, пока прибой размоет его и унесёт меня с собой.
Он вдруг плюхнулся на колени и протянул к нам руки. Всё это выглядело очень по-дурацки, так, что мы с Марой переглянулись и, давясь от смеха и чувствуя на душе колоссальное облегчение, шагнули в объятья, спрятали лица в его немытой, изрядно отросшей и пахнущей соломой шевелюре. Из семян подозрений — из семян полыни — совершенно неожиданно выросли великолепные цветы.
— Можешь положить под голову его сумку, — пошутил я, когда мы с Мариной укладывались спать в спальниках возле костра. Листья дуба, под которым мы остановились, уже начала разъедать ржа, но тепло продержится ещё добрую половину месяца.
— Это не нужно, — пробормотала Мара. — Мне теперь спокойно, как никогда. Будто бы я и правда написала письмо маме и папе. Нет, будто бы я съездила увидеться с ними…
Этой ночью Аксель исчез, не взяв с собой ничего. Сумка так и осталась валяться на сундуках, наполовину разобранная. Лошади так и остались на привязи мирно щипать жухлую травку. Вместе с ним исчез Мышик. Сторожевой пёс, который не мог уберечь даже объедки в мусорном баке от кошек и от себя самого, решил попробовать на зуб новую жизнь.
ЭпилогВот и кончилась первая в моей жизни самостоятельная, одинокая зима. По календарю она ещё длится, ещё четырнадцать февральских дней, но солнце уже жарит так, что под вязаной шапкой обливаешься потом. Плюс восемь, или даже плюс десять. Хорошо! Есть повод пойти и постричься. Если бы Мара или Анна увидели мои космы, они бы в один голос воскликнули: «Знакомство с Аксом не пошло тебе на пользу, малыш!»
В одном дне пути французско-германская граница, то же место, где мы встали как вкопанные почти на неделю в конце октября девяносто третьего года. Ну, плюс-минус полсотни километров… Шоссе гудит за деревьями, а здесь маленькая солнечная полянка в окружении сосёнок, где в тени глубоких логов залегает мёрзлая хвоя. Французы любят туннели, один из таких где-то рядом, и мне кажется, что земля под ногами вибрирует, будто бы ползёт куда-то, как большая змея, неся нас с Марсом на своей спине.
Сейчас я один, вернее, почти один. Со мной меланхоличный Марс, Луша и фургон, пропитанный дымом сотен ночей с долгими весёлыми посиделками. Не верите, что такой малыш как я может править целым бродячим цирком, бродяжничать туда и сюда по всей Европе? Хотите верьте, хотите нет, но вот он я, и вот моя повозка. В дороге возникли проблемы с колесом, и я ловлю машину, чтобы попросить водителя, какого-нибудь проезжающего мимо француза, подсобить мне с ремонтом. Сначала у меня даже не было паспорта, но мне повезло наткнуться на одного прохиндея в Мюнхене, который уже через два дня принёс документ с моей фотографией и обобрал меня почти на все цирковые сбережения. Не знаю, каким образом у него получилось. Наверное, он тоже волшебник в своём деле. Вокруг полным-полно волшебников.
В новеньком паспорте мне подвинули возраст до восемнадцати лет. Настоящие пятнадцать играют в по-прежнему бесщетинном подбородке и маленьких, совсем ещё детской формы ушах. Ненавижу свои уши. Хорошо, что их не видно за длинными волосами. Я высокий, и тренировки с гантелями и жонглёрскими снарядами сделали своё дело. Я почти-почти тяну на взрослого!
Во всяком случае, мне самому так кажется. Может, дело в том, что люди редко обращают внимание на что-то, что выходит за круг их обыденной жизни. Может, именно это позволяет мне преодолевать любые посты, просачиваться через любые границы. Кто поверит, что по миру в запряжённой лошадьми повозке колесит мальчик-циркач из приюта с поддельными документами… С другой стороны, для того и существует наш цирк, чтобы показать им, что есть что-то большее, чем их увлечения по выходным, семья и их работа.
