чтобы наблюдать за кормлением.
Когда же малыха уснула, между нами вновь сгустилось напряжение. Раньше двенадцати мы никогда не ложились. Бывало, засиживались до часу-двух. Зависело от того, когда Даринка просыпалась на вторую кормежку. Чаще всего в этот промежуток я работал, а Маринка за соседним столом училась. Иногда, если ни у кого из нас не было срочняка, мы просто смотрели фильм и болтали.
В ту ночь разбежаться по своим делам не могли. А врубать телевизор казалось кощунственным. Мы смотрели и смотрели друг другу в глаза. Вселенная подвисла. Мы тоже не двигались. Только дышали. Сердца работали ровно, но сильно.
А потом, словно чувствуя, что наше личное время подходит к концу, Маринка спокойно вывела:
– Если ты чувствуешь риск и тревогу, мы не будем заниматься сексом, Дань. Но я не позволю тебе себя калечить.
Следом потянулась пауза, в которой мы оба пытались постигнуть всю глубину этого решения.
– Совсем? – выдохнул я, в конце концов. – Я хочу ласкать тебя.
– Ты можешь ласкать меня, – позволила Маринка.
– Осторожно, – добавил я.– Никакой ебаной спермы ближе, чем на метр к писюхе.
Она рассмеялась. Я остался серьезным.
Дышать тяжело было.
– Я люблю твою ебаную сперму, Дань, – заметила моя кобра, заставив воспламениться от похоти. – Значит, ты тоже позволишь мне тебя ласкать? – спросила она, впервые за эти дни выдав свое волнение. – Осторожно, конечно…
– Конечно.
Вместе выдохнули. И снова замолчали. Коснулись ладонями лиц, потерлись губами – легкость вернулась. Баланс восстановлен.
– Я буду писать для тебя всю жизнь, – зашептала Маринка. – Каждый наш день, пока мои руки будут способны это делать. Если у тебя возникнут вопросы по какой-то ситуации, ты всегда сможешь найти на них ответы здесь, – она прижала мою руку к своей груди напротив сердца.
Но я уже знал, что «здесь» – растяжимое пространство. У нас было много инструментов для демонстрации своей любви.
Мы отпустили себя в ту же ночь. Ласкали друг друга, соблюдая озвученные правила – осторожно. Но со всей душой. С полной отдачей. И были счастливы.
Часть из Маринкиных дневников, как я позже понял, предназначалась не мне.
– Это для Дарины. Я пишу их с тех пор, как почувствовала ее отдельным существом. И сейчас – каждый ее день. Хочу, чтобы она, если ей, конечно, когда-нибудь это будет нужным, постигла все, что знаем мы.
– Классная идея, – прохрипел я. – Ты пишешь там и за меня?
– Конечно. Все, что ты делаешь для нее, родной.
– Я хочу, чтобы она была очень счастливой. Я сделаю для этого все, что возможно.
– Ты делаешь больше, Дань. Лучшего отца я не знаю.
– Батя Чаруш… – выдохнул я, имея в виду, что мне есть на кого равняться.
– Ты перепрыгнешь, – выдала Маринка так же тихо и уверенно, вызвав у меня новую ошеломляющую бурю эмоций.
Я даже вынужден был уйти. Уединиться, чтобы принять весь шквал и смочь дальше функционировать.
А вернувшись… Я отразил то, что сумела сформировать в своих дневниках она:
– Я люблю тебя изнутри.
Это стало нашим новым признанием. Крайне важным для нас.
И мы реально не ебались. Регулярно ласкали друг друга, словно подростки на гормонах. На этом все. Надо заметить, Маринка в какой-то мере вернула мне то, что у меня когда-то украли мои конченые предки. Я все чаще об этом задумывался, потому что она реально сделала невозможное.
Я вспоминал наше первое лето, когда мы точно так же любили друг друга без проникновения. И хотя тогда я позволял себе больше, часть кайфа была именно в том, что я по собственному желанию познавал и исследовал чье-то тело.
Марина божественно отсасывала. Я вылизывал ее всю.
Иногда думал о том, чтобы ввести в нашу новую вселенную какие-то пробки, дилдо и прочие приблуды. Я умел пользоваться разной хуетой. Но с Маринкой быстро отсекал подобные мысли.
Я ревновал. Я берег ее тело. Я фанатично перед ним преклонялся.
Если я не могу проникнуть в нее своим членом, то не будет в ней ничего другого. Я не совал в нее даже пальцы. Ее плоть в самом исключительном смысле стала для меня священной.
Когда Даринке было около шести месяцев, Маринка как бы между прочим обронила, что начала системно принимать противозачаточные таблетки. Я так же невзначай, будто просто поддерживая тему, уточнил, когда они включатся в стабильную работу. Потом периодически спрашивал, продолжает ли она их пить.
И на этом все. Ничего больше я не предпринимал.
Хотя следовало бы заметить, мысль об этом непостижимым образом возбуждала меня. Я по-прежнему не ебал жену, но стоило начать обсуждать тему контрацепции, у меня неизбежно вставал.
Наверное… Я чувствовал свободу. Чувствовал доступность ее тела. Чувствовал, что могу трахнуть ее в любой момент.
Но не делал этого.
Нет, я не мог доверить какой-то одной мелкой таблетке жизнь своей Маринки, сколько бы гормонов в ней не содержалось. Я изучил информацию, и она вкупе со статистикой не завоевала моего доверия.
Наверное, мне бы следовало обратиться к психиатру... Черт, конечно, следовало! Но эта проблема казалась мне чересчур личной.
К тому же Маринка не выглядела несчастливой. Казалось, ей хватает того, что я мог отдать.
Нет, проблемы точно не ощущалось. Но она же, мать вашу, зачем-то продолжала жрать эту контрацепцию!
Я не был дураком. И все же… Был.
Еще примерно полгода спустя мы с Дариной подхватили Маринку после очередного визита к гинекологу и ехали из города на дачу, когда она вдруг сказала:
– Я поставила противозачаточную спираль.
Машинально бросив взгляд в зеркало заднего вида, я задержал его на закрепленной в автокресле дочери. Дынька дергала ногами и «подпевала» играющей в салоне песне. Поймав мое внимание, одуряюще радостно засмеялась. Я на автомате улыбнулся и подмигнул.
В груди в это время все сжалось в один огненный клубок, и дыхание оборвалось.
Марина, перехватив наше «общение», легко и звонко рассмеялась, будто этой странной фразы про долбаную спираль и не звучало. Оглянувшись, она заговорила с малыхой:
– Какие у тебя красивые хвостики! Кто так начесал, а?
– Папоська, – выдала моя кроха, сверкая идентичными с Маринкой глазюками и умилительно чмокая ее же губками.
– Только папе можно тебя причесывать? – спросила Чаруша, сделав притворно обиженный вид.
– Да!
– Почему? Я ведь тоже хочу! Можно?
– Нет, – мотнула дочь головой и снова
