«Как ни взгляну в ночные небеса,Ты вечно там, как матери глаза».Он глубоко вдохнул, выдохнул, сужая грудную клетку, чуть присел и изо всех сил подпрыгнул.
Следующий вдох ему дался с большим трудом. Олле попытался пошевелить рукой – и не смог. Зато ноги его жалко болтались на неизвестной высоте, но до днища камина точно не доставали.
Снаружи раздался грохот. Глухой рокот наполнил пространство вокруг, молотом ударяя по ушам.
– Эй, там! Я застрял, – прокричал Олле и тут же застонал от вибрации воздуха. – Вытащите меня отсюда!
Он молотил ногами в воздухе, пальцами пытался оттолкнуться от стен, но только ободрал костяшки. Плечи отказывались двигаться в суставах.
Мир вокруг, со всеми его непонятными шумами, постепенно сжимался до размеров игольного ушка, в которое просматривалась единственная звезда. Нечем дышать, только кровь мечется в черепе ошалевшей крысой.
Олле чувствовал, что теряет сознание, что оно ускользает от него далеко, прочь, в недосягаемое небо. Мелькнуло полустершееся воспоминание: чулан в отцовском доме, пахнет скарбом скорняка, маслом и паленой кожей. Ему восемь. Заперт.
Покачиваясь на опасной грани реальности и забытья, почти утратив надежду, он вдруг почувствовал рывок. Кто-то дергал его за ноги. Один раз, другой – и вот он уже приземлился в груду истлевших угольев, подняв вверх столб сажи, ссадив спину о заднюю стенку.
Зольная пыль вгрызлась ему в легкие, Олле надсадно закашлялся. Кто-то подал ему руку и потянул. Ослепший от пепла, Миннезингер еще минуту не мог ни видеть, ни соображать. Только тер единственный глаз и отплевывался черной слюной.
Первым, что он услышал, был поток отборной брани. Голосила Анхен, бойко отправляя всех вокруг по непечатным адресам.
Наконец ему удалось продрать глаз и осмотреться. И вновь закашляться, только теперь от изумления.
В покои Теодора битком набились Крысы.
Многих он видел сегодня в подвале, все те, кто приветствовал его. Бойцы Олле, все шестеро, подбоченились в первом ряду. Охраны Теодора было не видать, а сам он только больше съехал с кресла.
– И как Миннезингера занесло в камин?
– А это твоей свинячьей рожи не касается!
– Пусть скажет! Мы что, тудыть его, зря сюда неслись ради него?! – в тон ей отвечал кто-то.
– Кажется, я многое пропустил… – начал Олле, подняв палец. Его еще слегка качало, а потому он прислонился к каминной полке, пытаясь выглядеть непринужденно. – Что здесь стряслось? Побоище?
– Революция, – ответил Ормунд и обмахнул жирные губы языком. – Среди бойцов старика нашлись те, кто был недоволен им и выскочкой-Клаусом. Их много, и теперь они твои.
– Где Клаус?
– Его уже никто никогда не увидит.
– Они его уволокли, – шепотом пояснила Анхен. Ее всю трясло.
– Хорошо.
Он не считал произошедшее чем-то хорошим, но чувствовал, что ответить следует именно так.
– Миннезингер убил Теодора, Худшего из Худших! Теперь Угол принадлежит ему по праву. Клаус заманил вашего короля в западню, – вещала Анхен. – Он сам хотел занять место Теодора.
«Что же ты делаешь, дурочка?»
– Но вы пришли на помощь, и Олле Миннезингер этого не забудет!
Ей ответили ликующими криками. Олле слабо помахал им.
«Вот только Олле больше нет, – рассеянно подумал он. – Он родился в чулане скорняка и умер в каминной трубе».
Миннезингер воздел руку к потолку в последнем театральном жесте:
– Отныне зовите меня Одноглазым Уиллом! И да пребудет с вами мое благословение, поганые ублюдки Хестенбурга!
***
Улизнуть от осчастливленных подданных удалось не сразу. Пока все не напились до одури, Олле находился в центре внимания: Крысиный Король сидел верхом на стойке в короне из ржавой проволоки и гнутых грошей, принимал присягу и поливал всех пивом, а его бойцы пресекали мелкие стычки, без которых не могло обойтись ни одно празднество подобного пошиба.
Начало рассвета он не увидел, скорее почуял. Словно воздух стал иным, раскололся темный морок безумной ночи, полной крови и пепла. Под обломанными ногтями Олле до сих пор оставались частицы плоти его предшественника, но ему было не до мытья.
Он не собирался занимать трон дольше, чем было нужно ему. А нужно было сокрушить Гауса. Если он сделает это своими руками – Крысы линчуют его с таким же восторгом, с каким короновали сегодня. Значит, он должен был срочно связаться с Хеленой, а после – позаботиться о том, чтобы ни одна тварь не подобралась к ней и не отомстила.
Но прежде всего он должен был поведать журналистке, что Стекольщик на свободе.
Едва он переступил за границу окна, забранного фанерой – еще один потайной выход из Угла, о котором он узнал далеко не сразу, – как за спиной раздалось покашливание.
– Должен сказать, довольно неблагородная привычка – привлекать внимание кашлем. Тебе стоит об этом задуматься, ягненок.
– Уже сбегаешь? Король на одну ночь?
– Строго говоря, прошло только шесть часов.
Анхен выразительно молчала, глядя на него исподлобья.
– Ты сама уже не хочешь бежать?
– Это глупо. Сейчас в наших руках весь город.
– А что стало с Майей Вайс и всеми твоими мечтами?
Сверкнули бледно-зеленые глаза.
– Слушай, олух, мне плевать, как они тебя называют. Я знаю, что ты такое. Ты мелкий паяц и кривляка. Будь я мужчиной, то оказалась бы на твоем месте. Стала бы Крысиным Королем, и уж тогда они бы у меня поплясали.
Олле молча ждал, пока его напарница выговорится.
– Но я не мужчина, – продолжила она с горечью. – И только потому, что у меня между ног ничего не болтается, я должна с улыбкой наблюдать, как ты сливаешь в канализацию все эти возможности, всю эту власть?! Ну нет!
Он поджал губы. Кто бы знал, что Анхен так амбициозна?
– Если хочешь, будь моей правой рукой. Заместительницей. Темным Лезвием. На вот, возьми этот черный нож, он мне все равно не нравился. Как хочешь, так и назовись.
Анхен округлила глаза до предела, впившись в уродливые ножны, в истертую сотней ладоней рукоять.
– Так ты… не сбегаешь? Ты остаешься?
Миннезингер досадливо помахал кистью.
– У меня осталась масса дел в этом городе. Еще и новые обязанности: балы, приемы, иноземные посольства… Шучу.
Девушка не ответила, только ухмыльнулась криво, озадаченно.
