И вы все освободитесь от рабства,И поэтому вы будете свободны во всем;А в знак того, что вы воистину свободны,Будьте обнаженными в своих ритуалах.
– На самом деле это глупо, – сказала Роуз своим скрипучим голосом.
– Почему? – тут же откликнулась Олив.
– Холодно.
Олив выразительно повторила:
– Это традиция, Роуз.
Роуз еще крепче сжала морщинистые губы и не ответила. Вероника подозревала, что этот спор случился не впервые.
Это было похоже на возвращение в школу. Порой Веронике казалось, что голова вот-вот лопнет от информации, которую в нее запихивала Олив, ожидая, что она все запомнит. И все же Вероника была довольна. Когда находилось свободное время, она изучала гримуар в своей комнате, пытаясь проникнуть в его секреты. В дни, когда занятий не было, она выполняла поручения Елизаветы, иногда сопровождала младшую принцессу на прогулках в парке вместе с Уной, которая вприпрыжку бежала рядом, или относила частную корреспонденцию старшей принцессе, которая, будучи членом Женского вспомогательного территориального корпуса, училась ремонтировать двигатели.
Вероника была настолько занята и днем, и ночью, что потеряла счет тому, как долго находится в Лондоне. Как и обещала, она часто писала отцу, но каждый раз приходилось выдумывать истории о завтраках с принцессами, о чае с королевой, о прогулках по библиотекам или музеям. Однажды утром она была потрясена, поняв, что уже почти два месяца находится вдали от Свитбрайара.
Об этом напомнил очередной сон. Веронике уже довольно давно не снились сны, и она полагала, что это от большой усталости и сосредоточенности на том, что происходит вокруг. Но тот сон… Он был настолько реальным, настолько ярким, что казалось, будто все случилось на самом деле.
Во сне она видела Валери Ширака в коричневой форме французского солдата. В руках у него была грозного вида винтовка со штыком. Во сне они прощались, но не как медсестра и ее подопечный, а как возлюбленные, с поцелуями и объятиями. Вероника проснулась со слезами на глазах и болью в груди. И со стыдом признала, что эти слезы не от прощания с женихом. Она не видела Филиппа уже несколько недель, но именно француз, которого Вероника едва знала, заставил ее плакать во сне.
Это все чертова война, подумала она. Или бомбы. Или просто невозможность находиться вдали от дома, в одиночестве, хотя вокруг были люди.
Вероника напомнила себе, как счастлива была найти таких же, как она, женщин и иметь возможность служить своей королеве, спешно приняла душ и оделась, отказываясь возвращаться мыслями ко сну.
Она завтракала в одиночестве в маленькой столовой замка, когда вошла королева. Вероника вскочила и присела в реверансе.
– Мэм?
Они допоздна сидели в подвале, и она полагала, что королева все еще в постели.
– Да, – рассеянно произнесла Елизавета, – кое-что произошло. Я нужна королю сегодня. И завтра тоже. Фактически до конца недели. У него ужасный кашель, и я собираюсь с ним в Сандрингем, попробую заставить его отдохнуть.
– Ясно, мэм, – сказала Вероника. – Что вы хотите, чтобы я сделала?
– Сообщите об этом Роуз и Олив. Вы знаете, где они живут, не так ли?
– Да, мэм.
– Поезжайте сами. Никто не должен ничего знать.
Елизавета провела рукой по лицу, и, не будь она королевой, Вероника подошла бы к ней, похлопала по плечу, попыталась найти слова поддержки. Но Елизавета была королевой, и поступить так было невозможно.
– Что-нибудь еще, мэм? – негромко спросила она.
Елизавета печально улыбнулась.
– Вы много работали, Вероника. Отправляйтесь на несколько дней домой. Это доставит радость вашему отцу. Да и вам отдых пойдет на пользу.
* * *
В тот же день Вероника села в поезд, счастливая оттого, что едет домой, пусть даже ненадолго. Яго, улыбаясь шире обычного, встретил ее на вокзале. Несмотря на возражения, она отправила Уну на заднее сиденье, а сама села рядом с ним. Она наслаждалась знакомыми видами на пути к Свитбрайару и возможностью поговорить с Яго.
