Покуда мы вот так советовались, я велел перенести раненых на корабли до того, как сгустится тьма. Бэс вызвался их сопровождать. А некоторое время спустя он опрометью вернулся обратно.
– Господин, – сказал он, – вечерний ветер дует все сильнее и вздымает тучи песка, но с верхушки мачты я все равно разглядел знамена Пероа. Войско его обходит излучину реки где-то в четырех стадиях[31] отсюда. Выступай же и ты, тогда пришельцы с Востока окажутся между молотом и наковальней и, отвлекшись на нас, забудут оглядываться назад.
Я тотчас направился к нашему маленькому лагерю и сообщил воинам добрые вести, рассказав и о своих намерениях. Воины все выслушали и согласились со мной. Мы построились, собрав последние наши силы, – нас осталось, может, не больше тысячи – и выступили. Пришельцы с Востока расхохотались, видя, как мы спускаемся по склону: они решили, что мы рехнулись и что они перебьют нас всех до единого, полагая, должно быть, что у Пероа нет другого войска. Подойдя к ним на расстояние полета стрелы, мы начали стрелять, и все наши стрелы, за редким исключением, попали в цель. Уязвленные меткостью наших лучников, они выстроились в боевые порядки, собираясь снова двинуться на нас. Мы с криками бросились им навстречу, тем более что теперь и я разглядел с возвышения колесницы Пероа, мчавшиеся нам на выручку.
Мы столкнулись вновь. Такого побоища не было со времен Тутмоса[32] и Рамсеса Великого[33], уж это точно. И тем не менее пришельцы с Востока отбросили нас и теснили до тех пор, покуда с тыла на них нежданно-негаданно не налетели колесницы и пешие воины Пероа. Враги дрогнули и побежали кто куда: одни – к берегу Нила, другие – к холмам. В лучах заходящего солнца мы с ними покончили: еще до наступления тьмы войско Великого царя было наголову разбито, а тех редких беглецов, которым удалось улизнуть, мы изловили на другой день.
Да, в той битве погибло десять тысяч пришельцев с Востока вместе с их наймитами, и посреди поля брани на рассвете мы провозгласили Пероа фараоном Египта, а он, в свою очередь, назначил меня главным военачальником своего войска. В той битве пало и больше тысячи моих воинов, включая тех шестерых охотников, которых я выиграл в споре с Великим царем и привез с собой с Востока. На поле брани они служили мне телохранителями, сражаясь не на живот, а на смерть, и кто знал, что у них не было никакой надежды на пощаду от своих соплеменников. Они пали замертво один за другим, а последние двое – во время атаки на заходе солнца. Что ж, они проявили отвагу и преданность мне, и да упокоятся их души с миром. Уж лучше умереть так, чем в яме со львами.
В Мемфис мы вернулись с триумфом – я, с трофеями, прибыл в арьергарде. Прежде чем мы с фараоном расстались, к нам подоспел гонец с добрыми вестями. Как стало доподлинно известно, в подвластных Царю царей землях грянули мятежи, и он объявил войну Сирии, Греции, Кипру и другим, наполовину покоренным им странам, где тоже, разумеется по взаимному согласию, внезапно полыхнуло пламя бунтов. И вот уже посланцы Пероа отбыли к восставшим, чтобы поведать им о том, что произошло на берегах Нила.
– Если это правда, – сказал Пероа, когда все выслушал, – Великому царю не хватит сил, чтобы снова пойти на Египет.
– Именно так, фараон, – ответствовал я. – Только, думаю, он одержит верх в этой великой войне, а стало быть, года через два будь готов сойтись с ним лицом к лицу.
– Два года – большой срок, Шабака, за это время с твоей помощью можно много чего сотворить.
Однако волею судеб ему было суждено лишиться этой помощи, и все из-за Девы-губительницы.
А произошло вот что. В разгар великих торжеств по случаю победоносного возвращения Пероа в Мемфис в огромном храме Амона, перед образом бога, расположили наши трофеи: тысячи правых рук, отсеченных у павших врагов, тысячи же мечей и прочее оружие, а также колесницы, груженные множеством сокровищ, частью причитавшихся богу. Верховные жрецы благословили нас именем Амона и других богов, а народ осыпал нас во время шествия цветами: весь Египет торжествовал, ибо он вновь обрел свободу.
В тот же день в храме, по древним обычаям и традициям, Пероа венчали на египетский престол. Скипетры и драгоценные камни, сокрытые для поколений грядущих, извлекли из потайных хранилищ, известных только хранителям; на голову ему возложили венцы древних фараонов: да-да, то был двойной венец – Верхнего и Нижнего Египта. Так, в охваченном безудержным весельем Мемфисе, свободном от чужеземного гнета, он был помазан как первооснователь новой династии, а вместе с ним помазали и его царицу.
Я тоже был удостоен высоких почестей, поскольку история о том, как Идернес пал от моей руки, и о других моих подвигах разошлась и за пределами Египта, так что следом за фараоном меня нарекли величайшим человеком в Египте. Не был обделен вниманием и Бэс: простой люд в большинстве своем принял его за духа в обличье карлика, эдакого крепыша-ловкача, ниспосланного нам в помощь богами. Помимо всего прочего, в завершение церемонии многие зрители подняли голос за то, чтобы я, намеревавшийся жениться на египетской принцессе-цесаревне, был наречен следующим наследником престола.
Заслышав такое, фараон глянул сперва на своего сына, потом с недоверием посмотрел на меня – я смутился и был вынужден спешно ретироваться.
В открытой галерее храма не было ни души: все, даже стража, собрались в просторном внутреннем дворе поглазеть на церемонию венчания Пероа на царство. Только в тени у подножия одной из двух громадных статуй перед наружным пилоном храмовых ворот сидел крохотный с виду человечек, кутавшийся в темную хламиду, которого я поначалу принял за нищего. Когда я поравнялся с ним, он схватил меня за край мантии. Я остановился и стал ощупывать себя, пытаясь найти, что бы ему дать, но ничего не нашел.
– У меня ничего нет, отец, – рассмеявшись, сказал я, – кроме разве что золотого эфеса меча.
– Не бери в голову, сынок, – ответил мне низкий голос, – к тому же, думаю, он тебе еще пригодится, пока все не закончится.
Затем, пока я приглядывался к нему, он откинул капюшон, и под ним я увидел старое, морщинистое лицо, обрамленное длинной седой бородой, как у моего двоюродного деда, святого Танофера, отшельника-кудесника.
– Великие дела вершатся там, Шабака, столь великие, что я даже выбрался из своего склепа, чтобы посмотреть, а вернее, послушать, ибо я слеп, – послушать то, что уже трижды слышал на своем веку, – и он указал на пеструю толпу во дворе. – Да уж, – продолжал он, – я повидал фараонов, царствующих и почивших, при том что один из них пал от руки захватчика. А что станется с этим фараоном, как думаешь, Шабака?
– Тебе лучше знать, дядюшка, ведь я не пророк.
