Она вздохнула, пытаясь опять заснуть. Последний год ее жизни был сплошной чередой изменений, потрясений, потерь и обретений. Но подобный сон она увидела впервые. Означает ли это, что ее путь наконец-то приблизится к какому-то итогу?
Но заснуть она не могла, напротив, ее не оставляло ощущение, что нужно встать и одеться. Она действительно села и поправляла чулки, собираясь поскорее раздуть угли и заново разжечь огонь, как дверь девичьего покоя вдруг открылась, кто-то вошел.
Этот кто-то был высок, явно мужчина. Почему-то Гуннхильд сразу исполнилась уверенности, что это Харальд, и сердце оборвалось.
Он подошел к ее лежанке, наклонился и тут разглядел, что она уже не спит.
– Ты проснулась? Хорошо, – вполголоса произнес он. – Вставай и буди всех.
– Что-то случилось?
– Да. Приехали люди… На нас идет твой жених Хакон с целым войском. Если ветер не переменится, он будет здесь уже сегодня.
– О боги! – Гуннхильд поднялась на ноги. – Но если ему не повезло как моему жениху, то виновата не я.
– Знаю. Это я виноват, тебя я не виню. Может быть, он за тобой и явился. Но я больше не стану мешать тебе жить. Если хочешь пойти к нему, я постараюсь это устроить. Не потому что я испугался его войска, тролли б его драли… – Харальд вздохнул, подавляя досаду. – А потому что… На нас, похоже, и впрямь лежит проклятье, и я не хочу, чтобы ты разделила его с нами.
– Никуда я не пойду! – Гуннхильд подалась ближе и вцепилась в его руку.
И даже сейчас тепло его тела, ощущение мышц его предплечья под двумя рубахами были ей приятны и успокаивали. Казалось, рядом с ним не может грозить никакой опасности. Они слишком долго были врагами, но сейчас, когда то свадьбы, то похороны наконец сделали их ближе, рядом с ним она чувствовала себя защищенной и не намеревалась расставаться с этим блаженным чувством. Наконец-то она в доме, который он, ее Тор, будет защищать!
– Даже если мой отец пожелает этого, я не пойду к Хакону. Я останусь с вами.
– Ты решила стать моей мачехой? – усмехнулся Харальд и накрыл ее ладонь своей. Он был почти спокоен, в его смехе слышались усталость и решимость.
– Всегда мечтала о таком сыне, как ты! Мне нравится ваш дом, я привыкла к этим краям и ни в какую Норвегию не поеду!
– Твой отец тебя к Хакону не пошлет.
– Он уже знает?
– Да, мы мужчин первыми разбудили. Олав уже держит речь перед хирдманами, что все даны должны забыть раздоры и сплотиться перед норвежской угрозой. Его любовь говорить речи порядком утомляет, иной раз хочется отобрать у него рог и разбить о его голову, но на сей раз он прав. Ну, давай, одевайся! – Харальд отцепил от себя ее руки и подтолкнул к лежанке. – Готовьте как можно больше еды, режьте скотину, варите кашу, не жалейте ничего. Слава Одину, у нас еще две тысячи человек в Оружейной долине! Надо их накормить перед боем.
– На две тысячи у нас тут котлов не хватит! – Гуннхильд едва не испугалась огромности этой задачи.
– Отбирайте припасы, которые можно послать туда. Они уже собирались разъезжаться сегодня, потому что свои подъели. Я послал людей сказать, чтобы готовились драться. Все пиво, что есть, тоже туда. Завтра нас уже накормит Один.
Он вышел, а Гуннхильд, разбудив служанок, лихорадочно принялась одеваться. Теперь стало ясно, что за испытания и перемены обещал ей сон. И вот почему рунный знак ей вручил Сигурд Щедрый – перемены несут норвежцы. Что ж, этого следовало ожидать. У Хакона Доброго отняли подряд двух знатных невест: одну Инглинги, другую Кнютлинги, и все ради того, чтобы с помощью этих девушек взаимно породниться. Свадьбу Ингер и Рагнвальда Сигурд видел своими глазами, и у него же Харальд отнял Гуннхильд – пусть он не сумел увезти ее с собой, но и с Сигурдом она дальше не поехала. Хакону, как и его мудрому ярлу, нетрудно было сделать вывод, что за этим последует. Хакон был воспитан в христианской вере, славился миролюбием и стремился со всеми ладить, но все же и он не более других северных королей способен был прощать столь явные оскорбления. Видимо, осенний оружный смотр в подвластных областях и его снабдил войском, пригодным для отмщения. Именно сейчас, в начале зимы, когда никто ничего подобного не ждал.
Одно Гуннхильд знала твердо. Из Дании она не уедет так же верно, как погребенная в этой священной земле Тюра. И если ей суждено стать королевой, то только здесь.
* * *
Харальд не ошибся: ветер не переменился, и корабли Хакона лишь немного отстали от легкой ладьи с острова Фюн, предупредившей о нашествии. Собирать суда, чтобы посадить на них все воинство из Оружейной долины и встретить врагов в море, времени не было, и Горм намеревался дать сражение на суше. Окрестности Эбергорда предоставляли для этого достаточно ровных пространств.
Гуннхильд и Ингер хлопотали все утро, стремясь приготовить еду и распределить припасы. Из кладовых Эбергорда выгребли все соленое и вяленое мясо, рыбу, весь ячмень и пшеницу. Но Горм велел ничего не жалеть: если мы победим, то живой наживает, а если нет, зачем оставлять добро врагу?
О том, что будет с ними в случае поражения, Гуннхильд и Ингер сейчас было некогда волноваться. Прощаясь с войском, они старались думать, что это ненадолго, и вселять уверенность в мужчин своим бодрым видом. Они даже успели переодеться в крашеную одежду и причесаться, так что, поднося уходящим вождям рог, снова были похожи на двух валькирий. Отпивая понемногу, каждый из вождей поднимал рог к небесам и плескал на землю, прося покровительства у воинственных богов – Одина, Тюра, Тора и Фрейи.
Олав облачился в кольчугу, грязную кожаную рубаху, повидавшую немало всяких превратностей, зато шлем у него был новый – подарок Атли Сухопарого. Привезенный с Восточного пути, этот шлем был не похож на привычные северные – высокий, с накладками из золоченой бронзы и узорами вроде резных листьев, с двумя шипами на уровне висков, похожими на маленькие рожки.
– Вперед, сыны Гевьюн! – восклицал Олав, прохаживаясь среди дружины. Ожидание близкой драки воодушевило его и прогнало подавленность. – Мы победим, пусть бы хоть все нынешние и старые конунги норвежцев, восстав из могил, явились к нам!
И радостно размахивал мечом. У этого человека было много недостатков, но в храбрости и присутствии духа перед боем ему никак нельзя был отказать.
Гуннхильд не слышала, что сказала Ингер Рагнвальду, подойдя проститься с ним. В эти мгновения их лица были озарены особым светом, падавшим только на них двоих. Даже Гуннхильд ощущала, что брат, проживший с ней всю жизнь в одном доме, теперь так близок с этой молодой женщиной, словно это у них общая кровь – не одинаковая, а именно общая, делающая их единым целым каждый миг жизни. Это та любовь, о которой говорится в сказаниях, от которой свободные знатные женщины пронзают себя мечом на погребении погибшего и добровольно уходят из жизни – пусть в мир мертвых, лишь бы вместе с ним.
Подойдя с прощальным рогом к Харальду, она молчала. Она могла бы сказать, что он для нее лучший на свете из мужчин, ее Тор, единственный, ради которого ей хочется жить. Что она уже твердо знает – ее место рядом с ним. Ей все равно, какой державой он будет править и будет ли; она готова разделить его судьбу, какой бы она ни была, преодолевать вместе любые испытания, потому что только с ним ее жизнь будет иметь смысл. И она не отступит, даже если жизни этой придет конец уже сегодня к вечеру.
