Впрочем, товары подороже торговцы все-таки уносили в город в тюках и мешках, которые наметанным глазом видели с передних кораблей Дировы дружинники. Недаром на прилавках, где торгуют тканями, мехами и украшениями, не видно такого изобилия и разнообразия, как на прилавках, где разложено съестное. Вот первые слова, которые произнес князь Дир, ступив на Корсуньский берег:
– Если кто-нибудь протянет руку к этим товарам, пока к ним не вернулись хозяева, – и он властным движением указывает на первый попавшийся прилавок, – пусть пеняет на себя: я сам отрублю ему руку… вот этой рукой!
И он поднимает над собой сжатую в кулак правую руку.
Все невольно по очереди взглядывают на указанный прилавок – там лежат заплетенные в толстые косы вяленые дыни, – и на увесистый Диров кулак. Столь грозное высказывание дружинники слышат от князя Дира впервые и, похоже, верят ему.
– Передайте это тем, кого еще здесь нет! – добавляет Дир.
Внезапно все взоры обращаются к каменной дороге. От городских ворот по ней спускаются два человека, один могучий, как тур, в монашеском одеянии, другой – тщедушный, одетый, как простой священник. Видно, что они торопятся, вернее, торопится священник, а чернец его сопровождает, он заботливо поддерживает священника под руку, явно опасаясь, как бы тот не упал.
Вдруг они останавливаются, священник подносит руку ко рту и судорожно кланяется несколько раз подряд… До тех, кто стоит на берегу, доносится отдаленный кашель.
Но вот чернец и священник снова пускаются в путь. Городские ворота за ними затворили, и крутая каменная дорога по-прежнему пустынна, кроме этих двоих, на ней так никто больше и не появляется.
Наконец дорога преодолена, и чернец со священником направляются к князю Диру. Лицо священника кажется Кукше знакомым. Не доходя двух шагов до князя, священник снова останавливается из-за приступа кашля. Когда кашель отпускает его, он обращается прямо к Диру, как будто видит князя уже не в первый раз, на его лице смущенная улыбка:
– Не обессудь! Когда очень тороплюсь, на меня непременно нападает кашель… Ты ведь князь Дир? А мы посланные патриарха Фотия и его царственности василевса[177] Михаила. Вы переполошили весь город. Уж слишком много у вас кораблей…
Глава двадцать вторая
ОЧЕРЕДНОЕ ЗЛОДЕЙСТВО ПОТВОРЫ
Вада бродит по склонам холмов, обращенным к солнцу, собирает первые в этом году целебные травы, именно те, которые обладают целебными свойствами, если их сорвать или выкопать весной. Она напевает песню, невесть откуда прилетевшую к ней. Почти со всех склонов виден сверкающий Днепр, но, несмотря на жаркую погоду, она не купается – вода еще ледяная, по своей воле в такую воду никто не полезет.
Ее друзья, которых еще недавно она видела каждый день, уплыли в далекий Корсунь. Ваде их недостает. Ей хочется, чтобы они поскорее вернулись. Но, думая об их возвращении, она сразу вспоминает, что вернутся они с греческими жрецами, которые окрестят Оскольда в греческую веру, и Оскольд приступит к осуществлению своего замысла – женитьбе на ней. «Нет! – мысленно восклицает она. – Пусть уж подольше не возвращаются, может быть, я еще успею что-нибудь придумать! Если Потвора раньше меня не придушит…»
Возвращаясь домой, она развешивает на стене, рядом с прошлогодними пучками и корешками, новые. В доме собраны целебные благовония со всех окрестных лугов и полей, лесов и оврагов, кажется, если надышаться воздухом этого дома, никогда ничем не захвораешь. Но смутной тревоги, поселившейся в сердце Вады, благоуханный воздух, увы, не исцеляет.
Княгиня Потвора тоже не жаждет скорого возвращения Вадиных друзей, но по другой причине: ей надо успеть, пока они не вернулись, осуществить задуманное. Их присутствие может помешать… Поэтому, не откладывая дела, она велит своим верным рабам Костыге и Карку предстоящей ночью тайно явиться к ней в терем. Они подтвердили свою надежность, заставив умолкнуть Красаву, которая, кажется, намеревалась открыться Оскольду…
Княгиня в ожидании рабов сидит в резном кресле возле своего ложа. Два жировых светильника на крученых черенах[178], подрагивая, освещают приготовленный ужин – жареную курицу, печеную свинину, овощи, пшеничный хлеб и жбан с пивом.
Неслышно входит долговязый, сухощавый Костыга, за ним – Карк, невысокий, с широченной спиной. Оба падают на колени и прижимаются лбами к полу. Княгиня велит им подняться и кивком указывает на еду. Рабы садятся за стол и начинают есть, то и дело заливая снедь пивом, чтобы больше влезло. При этом они нарочито громко чавкают – ведь если не чавкать, совсем не то удовольствие!
– Вас никто не видел?
Оба отрицательно трясут головами, у них набиты рты и ответить иначе они не могут.
Княгиня терпеливо ждет, когда они насытятся.
Наконец почти все съедено и выпито, рабы отваливаются от стола, с сожалением глядя на остатки еды, которых они не одолели.
Пора объяснить им, что от них требуется на этот раз. Княгиня указывает на мешок, лежащий в углу.
– В мешке, – говорит она, – пакля и три веревки. Паклей забьете ей рот, чтобы не верещала, короткими веревками скрутите руки и завяжете мешок… Когда подниметесь на городскую стену, мешок можете просто бросить со стены, – чего с ней возиться! – а сами спуститесь по третьей, долгой веревке… Лодка на обычном месте. Не забудьте положить в мешок хороший камень. Помните, небось, как кошек топят?.. Лодку верните точно на то же место… мало ли что… Вернувшись, по той же веревке подниметесь в город. Непременно соберите веревку за собой… По возвращении на усадьбе не болтайтесь, а сразу отправляйтесь спать. Постарайтесь, чтобы вас никто не видел. Она теперь, должно быть, уже в постели – наденьте на нее, вместо исподней, верхнюю рубаху, венчик и повяжите пояс с ножом и гребнем. Чтобы в доме ничего не оставалось из того, что всегда бывает на ней: ушла, мол, и не вернулась. А то сразу видно будет, что ее кто-то утащил из дому. Знаю, ты, Костыга, вороват и падок на блестящее, как сорока… а у девчонки золотой венчик… Чтобы ни-ни! Ни венчиков, ни перстеньков! Понял? С Красавой вы все хорошо сделали, молодцы, сделайте и на этот раз не хуже. А я вас не забуду. Теперь идите.
Костыга с Карком покидают княгинин терем и в темноте крадутся к Вадиному дому. Печерьские собаки знают обоих рабов, однако, слыша их шаги, заливаются лаем, потому что каждой из них не раз перепадало и от Костыги, и от Карка. Но это не страшно – на собачий брех никто не обращает внимания, ведь собаки по ночам чаще всего брешут попусту, от скуки. Хотя лучше бы все же не брехали…
В Вадимом доме дверь не запирается. Вада обходится без щеколд и засовов – от того, кого она боится больше всего на свете, запорами не спасешься. Костыга с Карком не знают, кого боится Вада, зато хорошо знают, что запора в ее доме нет: они, когда надо, ходят к ней лечиться, а Карк совсем недавно ходил к ней за снадобьем от прострела[179].
