— Не думаю, что это правильно! — взвился адвокат Андерсона — и тут же замолк с открытым ртом, потому что Tea протянула руку и быстро схватила бирку.
Слава тебе, Господи!
«Молодец!» — едва не крикнула Поппи. Потому что если человеку нельзя увидеть первую вещь, которую он получает, едва вступив в этот мир, то что же тогда считать правильным? Естественно, адвокату Андерсона очень не хотелось, чтобы Tea видела ее — ведь тогда девочка, вполне возможно, почувствовав связь с матерью, могла бы настоять на том, чтобы установить их родство. Именно на это и рассчитывала Поппи, когда клала в сумочку бирку.
Tea впилась в нее взглядом.
Адвокат, увидев, что момент упущен, вернулся к тому, о чем уже говорилось раньше.
— Главный вопрос — это время. Давайте говорить начистоту. Все мы понимаем, что на каком-то этапе нам так или иначе придется привести Алтею в суд. Но еще до этого мы должны быть полностью уверены, что ей не будет нанесен никакой ущерб.
Сюзан Макдермотт вновь указала на то, что в этом деле вопрос времени имеет первостепенное значение, и адвокаты снова принялись препираться. Когда выяснилось, что ни одна из сторон не намерена уступать, Сюзан предложила сделать небольшой перерыв.
Разъяренная Поппи выкатилась из зала и двинулась к дамскому туалету. Но не успела она открыть кран, как дверь у нее за спиной слабо скрипнула, и, обернувшись, она увидела Тею. Оглядевшись, девочка плотно прикрыла за собой дверь.
В ее огромных глазах Поппи прочла откровенное любопытство.
— Скажите… она красивая? — прошептала она.
Поппи кивнула.
— Очень. Погоди-ка. — Ополоснув и насухо вытерев руки, она порылась в сумочке и протянула девочке пачку снимков. Это были как раз те, что сделал Гриффин, когда они были в Миннеаполисе. Выражение лица Теи, когда она жадно вглядывалась в них, уже говорило о многом.
— Я видела ее фотоснимки в газете, — пробормотала она. — Но это не одно и то же. Здесь она выглядит счастливой.
— У нее и в самом деле была счастливая жизнь. Она замечательный человек, Tea. Одна из тех, в ком прекрасно все — и душа и тело. И она скорее бы умерла, чем причинила бы тебе боль. Если начистоту, ей вообще неизвестно, что я здесь.
— Тогда почему вы приехали?
— Она моя лучшая подруга. Было время, когда я, оказавшись в этом кресле, готова была сдаться. Но она не позволила мне этого.
— А что случилось?
— Авария. Снегоход перевернулся.
— Она была с вами, когда это произошло?
— Нет. Но примчалась почти сразу же.
— Вы сказали, что она даже не знает, как меня зовут. А она хотела бы узнать?
Зная Хизер не хуже самой себя, Поппи не сомневалась ни минуты.
— Хотела бы, только понимала, что это глупо. Отказаться от тебя и без того было очень тяжело. Это едва не разорвало ей сердце. А узнай она, как тебя зовут, ей пришлось бы пройти через это снова. Ты бы стала реальной, понимаешь, девочка? Потом ей захотелось бы увидеть тебя, стать частью твоей жизни. Но ведь у тебя к этому времени уже была своя собственная жизнь. И Хизер считала, что вмешиваться в нее она просто не имеет права.
— А ей известно, что моя мать умерла?
— Нет.
— Я отыскала документы об удочерении в ящике маминого стола после ее смерти, — прошептала Алтея, сразу превратившись в растерянную четырнадцатилетнюю девочку, которой она, в сущности, и была. — Они мне были ни для чего, мне просто хотелось знать, понимаете? Ну вот, а потом… я подумала, что папа расстроится, и не стала ему говорить. Только на этой неделе призналась, что все знаю. Но мне известно, что он тоже следил за этим делом по газетам, и мне вдруг захотелось, чтобы он знал, что я тоже все знаю.
— В каком ты классе?
— В девятом. Хожу в частную школу.
«В девятый класс? Это в четырнадцать лет? Что-то рановато», — прикинула Поппи.
— Держу пари, ты очень умная, — улыбнулась она.
— А Хизер… Чем она занимается?
— Она из тех, кого называют рукастыми: замечательно готовит, шьет, вяжет. Еще из нее мог бы получиться великолепный дизайнер интерьеров.
— А вот у меня с этим не очень. А какой у нее был любимый предмет в школе?
— Ну, я ведь не знала ее, когда она училась в школе, но она очень ловко управляется с компьютером, занимается бухгалтерией, счетами и всем прочим, так что, думаю, с математикой у нее всегда было в порядке.
— И у меня тоже! — обрадовалась Tea. Потом вдруг нахмурилась. — Моя мама умерла от рака. А у Хизер ничего такого нет?
— Нет, нет, что ты! Она, правда, часто простуживается, но это и все.
— И я тоже. Нет, это просто невероятно! А вот мой папа никогда не простуживается.
— Мне он понравился. Похоже, он славный человек.
— Так оно и есть! — с жаром подтвердила Tea. — Папочка просто чудо. Это ведь он позволил мне прийти сюда. И даже специально попросил перенести встречу на час раньше, чтобы я могла успеть в перерыв на обед. Другие родители на его месте ни за что бы не позволили, верно? А я читала о вашем городе в газетах. Это просто невероятно!
— Да, нам изрядно досталось в последнее время. Эта снежная буря может сорвать нам сезон.
— Сезон?
— Сезон, когда из кленового сока варят сироп. Любишь кленовый сироп?
Tea, не ответив, разглядывала фотографию, где были сняты Мика и Хизер.
— Это и есть его бизнес?
— Да. И ее тоже. В этом деле она, так сказать, его муза.
Tea прислонилась к раковине с таким видом, что было ясно — она не намерена прерывать столь интересный разговор.
— Расскажите мне о ней. Как проходит, например, ее день? Когда она встает, что ест на завтрак, что потом делает…
Снова скрипнула дверь, и показалось лицо Сюзан.
— Там небольшая паника, — с заговорщическим видом прошептала она.
Поппи решила, что с этим можно подождать. Она поймала себя на том, что испытывает почти такую же симпатию к Тее, как испытывала к самой Хизер. Но девочке, как-никак, всего четырнадцать, и эта встреча как раз и была устроена для того, чтобы оградить ее от уродливых призраков прошлого. Поппи могла сколько угодно считать, что это глупо, но ей очень не хотелось усугублять разногласия между Теей и ее отцом.
— О’кей, иду, — отозвалась она и двинулась к выходу.
* * *
Фотографии остались у Теи. Сунув их в маленькую кожаную сумочку, она торопливо пригладила рукой волосы, благоразумно выждала пару минут и тоже вышла из туалета. Первым, кого она увидела, был отец, нетерпеливо вышагивавший по коридору. На лице у него было написано беспокойство.
