— Пожалуйста, не дотрагивайтесь, — слабым голосом произнесла я.
— Это быстро, — он поднес лупу к моей щеке, молча кивнул и принялся внимательно рассматривать пятна.
— Ожоги, — наконец произнес он. — Любезная барышня, сейчас не время для свадьбы.
В этот момент, прижимая обе руки к сердцу, вошла тетушка. Она была страшно взволнована.
— Бедное дитя, что случилось? — еле дыша спросила она. — Дорогой доктор, это опасно?
— Да. Прямо надо сказать, даже очень, милостивая госпожа.
Тетушка Юлиана, побледнев, оперлась о стену.
— Редкая разновидность ветрянки.
— Оспа? — закричала тетя. — Она останется обезображенной?
— Нет, милостивая госпожа. Это редкая форма ветрянки, болезнь не заразная, все скоро пройдет, никаких шрамов не останется, но только если… — он сделал театральную паузу, — если дать больной полный покой…
— И сколько длится такая болезнь?
— Две-три недели.
— Так долго?! Бедная Минка! Доктор, вы позволите?..
— Разумеется. Можете подойти.
Тетушка Юлиана на цыпочках подошла ближе, посмотрела на мое лицо и в ужасе отпрянула:
— Пресвятая Мария! Что у нее за вид?! — Она достала флакончик с нюхательными каплями и долго вдыхала их. — Не смотрись в зеркало, Минка, иначе тебя хватит удар. Покажи-ка мне язык.
Я высунула язык. Тетушка Юлиана с интересом изучала его.
— Очень странно. Язык совершенно чистый.
— Язык в порядке, — заботливо сказал доктор Кнайфер, — и при данной разновидности ветрянки температуры нет. Вот почему болезнь не заразна.
Тетушка Юлиана схватила мою руку.
— Совсем не горячая, — сказала она и погладила мои пальцы. — Не делайте из меня дурочку. Тут дело нечисто. Так не бывает, чтобы человек в полном здравии ложился спать, а на утро встал бы с такой физиономией, причем без всякой температуры да еще с чудным розовым язычком. Что это ты натворила, душечка? Признавайся.
— Такая болезнь может случиться от страха.
— Что значит: от страха?
— А что, если ваша племянница еще не готова к замужеству?
— Но почему?
— Потому что слишком молода.
— Слишком молода? Для такой блестящей партии? Для такой завидной партии нельзя быть слишком молодой.
— Нет, можно, милостивая госпожа. Я бы свою дочь никогда не отдал замуж до двадцати пяти лет.
Тетушка Юлиана вздохнула.
— Минка, посмотри на меня. Ты не хочешь стать баронессой?
— Нет, не хочу.
— Ты хорошо все обдумала?
— Всю ночь думала об этом, дражайшая тетушка.
— Значит, план битвы меняется? Ну что же, пусть так. Дорогая моя Минка, не волнуйся, выздоравливай и ни о чем не думай: ни о генерале, ни о епископе, ни о том, что скажут люди. Я позабочусь обо всем.
— Очень благородно, — заметил доктор Кнайфер и с восхищением посмотрел ей в глаза. — Как вы хорошо сказали! Мои комплименты! Вы очень мудрая женщина.
— А что мне остается? Девочка унаследовала наше фамильное упрямство.
Она послала мне воздушный поцелуй и, судорожно обмахиваясь веером, вместе с доктором засеменила к двери.
ЭПИЛОГ
«Как дальше развивались события, ты, моя дорогая Аннерли, в общих чертах знаешь. Если бы я тогда, будучи пятнадцатилетней девочкой, вышла замуж или согласилась на похищение, как много прекрасного и волнующего я упустила бы в своей жизни!
Генерала мы кое-как ублажили. Он уехал в Нормандию, где в течение года ждал меня, но напрасно. Габора я не видела целую вечность. Кстати, его отец сделал все возможное, чтобы сын не остался служить в Эннсе. И на ком же, как ты думаешь, женился Габор? — На Эльвири, а ее сводная сестра Сари стала четвертой женой генерала и баронессой фон Бороши. Сейчас мы все хорошие друзья, а точнее, добрые родственники. Мы часто видимся в Венгрии или в Вене. Но расставание далось тогда совсем не легко. Семейство Фогоши больше не вернулось в Эннс, а Габор как в воду канул — не писал, нигде не появлялся, как будто его не было в живых.
После той ночи в борделе я уже была не так сильно влюблена в него. В мыслях о нем я не витала в облаках. Любовь прошла. И все же это был тяжелый удар. Мои ожоги вскоре полностью зажили — в течение двух недель я смазывала их лавандовым маслом, и никаких следов не осталось, Лизи была права. Но я чувствовала себя одинокой и покинутой, заболела гриппом, ослабла, стала бледной, меня абсолютно ничто не радовало. Я доставила много беспокойства моим близким. И кто, как ты думаешь, стал моей спасительницей? Принцесса Валери! „Наше бедное дитя поедет к нам в Баварию, — заявила она, — там мы ее поднимем на ноги“.
Как тебе известно, принцесса любит все новое и неизведанное. Я согласилась. Мы с Эрминой отправились в Верисхофен, вверив свою судьбу в руки священника Кнайпа. Тот изобрел новый метод лечения, впрочем, весьма рискованный, и мы без оглядки доверились ему.
Десять дней меня обливали холодной водой, но вместо того чтобы простудиться и подхватить смертельную болезнь, я, можешь себе представить, день ото дня чувствовала себя крепче и здоровее. Я заметно повеселела. У меня ничего не болело, даже правая лодыжка, постоянно мучившая меня после того, как я упала с лошади.
В Эннс я возвратилась, как будто заново родилась на свет. Моя прежняя популярность сохранилась, лодыжка не болела, сердце было свободно. Я посвежела, могла смеяться, как никогда прежде.
В Эннсе все были поражены моим столь быстрым выздоровлением, в особенности тетушка. Она часами выспрашивала меня, выпытывала мельчайшие детали.
— Знаешь, что? — в конце концов призналась она. — Пройду-ка я тоже этот курс лечения. Вот кончится лето, все успокоится, и я поеду к священнику Кнайпу.
Она тут же отправила ему телеграмму, сообщив, что будет в Баварии 30 сентября, и действительно сделала это.
Именно ледяной воде и гению Себастьяна Кнайпа ты, дорогая Аннерли, собственно говоря, и обязана своим появлением на свет.
Ты уже давно догадывалась об этом. Тетушка Юлиана — это твоя матушка. Лечение и конкуренция со стороны фрау Хольтер, архитекторши, придали ей такой решимости, сделали се такой здоровой и радостной, что она забыла о своем „платоническом“ браке, преодолела комплексы и вернулась в спальню твоего батюшки. Через пять лет родилась ты.
Сбылось чудо, и оправдались предзнаменования.
Каждый год твоя мама проходила курс лечения. Она полностью изменила свою жизнь, безоговорочно доверяя Кнайпу. Даже отказалась от корсета.