Глава двадцать девятая— Могу ли я начать, — задал свой первый риторический вопрос Маклеод. — с оспаривания аргументов изощренного апологета? Всякий раз, когда на меня нападает задумчивое настроение и мне хочется разобраться в том, что я за свою жизнь сделал, я просто поражаюсь, сколько собратьев и товарищей по борьбе у меня когда-то было и какие разные дороги все они для себя выбрали. Так вот, из всех них лишь один типаж оказался востребованным сегодня. Это и есть тот самый апологет-соглашатель. Он сегодня очень популярен, если не сказать моден.
Этот господин охотно согласится с чем угодно. Он с готовностью подтвердит, что нельзя путать государственный капитализм с социализмом. По его мнению, новое общество, пусть и с оговорками, не должно становиться обществом без каких бы то ни было привилегий. И в то же время, смотри-ка, Маклеод, такой человек всегда готов поучаствовать в подведении любых итогов, причем делать он это будет со всей полагающейся убежденностью, беспристрастностью и даже безжалостностью. Он будет умудренно кивать поседевшей головой и соглашаться с тобой. Да, мировая революция провалилась. Политическая сознательность пролетариата так и не достигла необходимого критического уровня, и следует признать, вряд ли достигнет его в обозримом будущем. Но самое важное, как скажет апологет, не подготовить желаемые социальные потрясения, а сохранить существование цивилизации и обеспечить неприкосновенность высшей ценности этого мира — человеческой жизни. Таким образом, главной задачей нашего поколения становится не организация революции и даже не критика глобализации, милитаризации и всех тех тенденций, которые мы с тобой считаем не просто опасными для дела революции, но и к тому же омерзительными. Давай, Маклеод, соглашайся, мы же историки. Признайся в том, что равенства на земле нет и не было по крайней мере со времен первобытно-общинного строя. Что же касается свободы, то она время от времени оказывается в распоряжении тех, кто может себе ее позволить благодаря своему благосостоянию. Да и то лишь в выборе способа проведения досуга. Похоже, это и есть единственная на данном историческом этапе форма реального существования такой отвлеченной категории, как свобода. Итак, свобода это роскошь, а равенство — вообще мечта. Кроме того, сегодня мы должны согласиться с необходимостью апеллировать к среднему человеку, к его самым заурядным чертам и свойствам. Более того, нам на время даже стоит отказаться от попыток отыскать в современниках лучшие качества человеческой души и сознания. Ничего, рано или поздно этот этап безвременья кончится. Задача сегодняшнего дня — положить конец как острым, так и вялотекущим конфликтам внутри существующей экономической системы. Сам видишь, Маклеод, повторяет мой несуществующий, мифический брат, ничего ты в жизни не понимал и не понимаешь. Твои личные проблемы — это вовсе не проблемы человечества. Что сейчас важнее всего — накормить миллионы голодающих в Африке, а для этого вся мировая экономика, все производство должно работать по единому плану. Мы, старик, переоценили человека, его потенциал. Такой план не способен обеспечить то равенство, которое возможно лишь при социализме. Обидно, конечно, но, с другой стороны, какая, в общем-то, разница? Толпы голодных нужно накормить, причем немедленно — в приказном порядке. Иначе наш мир рухнет в самое ближайшее время. Таким образом, наша задача на данный момент — не покончить с эксплуатацией человека человеком, но снять самые острые внутренние противоречия существующего экономического порядка. Я, старик, выскажу мысль, которая покажется тебе крамольной: вполне вероятно, что все это время мы заблуждались, а как раз буржуазия и была права. Судя по нашему опыту, человек способен существовать только в том обществе, где ему обеспечены такие общечеловеческие ценности, как неравенство и классовые привилегии.
Как я уже говорил, — продолжил Маклеод, — наш апологет-соглашатель готов признать что угодно. Да-да, вполне вероятно, скажет он мне, что вскоре начнется мировая война. В то же время не факт, что ее не удастся избежать. Кто его знает, старина, как все обернется. История — штука непредсказуемая. Ну как можно знать наверняка, будет война или нет? А даже если это и случится, не стоит паниковать и полагать, что все потеряно. Надо находить положительные стороны во всем, даже в войне. Сам подумай, случись такая неприятность, и уже будет не важно, какой ценой, какой жестокостью и какими страданиями окупится победа: одна сторона все равно возьмет верх и будет править миром. Разве это плохо? Когда еще человечество могло мечтать о если не вечном, то по крайней мере продолжительном и устойчивом мире во всем мире? Ну а осмотревшись, победители разберутся с родимыми пятнами эксплуатации человека человеком тем или иным рациональным способом. А собственно говоря, почему ты думаешь, что этого не случится? Наоборот, уверяю тебя, что при таком исходе все основные противоречия будут сняты раз и навсегда.
Слова Маклеода, похоже, всерьез заинтересовали Холлингсворта.
— Если вы позволите мне высказать свое мнение, — перебил он Маклеода, — то я со всей ответственностью могу заявить оратору: отлично сказано. Нет, вы поймите, я человек далекий от политики, хотя и привык считать себя в некотором роде либералом. Тем не менее, задумываясь время от времени над этими материями, я пришел к выводу, что настоящая демократия — это когда правителю удается убедить свое тупое стадо в том, что оно счастливо. Если же человек не дурак и не попадает под определение быдла, то он все равно не будет счастлив и доволен как непосредственно своей жизнью, так и окружающим миром. Нет, вы, конечно, можете возразить, — поспешил вставить Холлингсворт, заметив, что Маклеод не по-доброму нахмурился, — что тупая масса не может быть счастлива хотя бы потому, что эти люди, по вашему выражению, являются обманутыми и эксплуатируемыми. На это я вам вот как возражу: по-моему, люди не имеют ничего против того, чтобы их обманывали. Если они об этом не догадываются и если какой-нибудь умник не решит открыть им глаза. А вот когда они, вняв популистским речам, осознают свою обманутость и свое угнетенное положение, вот тут-то и выясняется, что терпеть они такое положение больше не намерены. — Холлингсворт захихикал. — Что это я вдруг разговорился? — Бросив взгляд на часы, он обратился к Маклеоду: — Прошу прощения, а нельзя ли как-нибудь покороче?
Маклеод смотрел на Холлингсворта, словно не узнавая. Судя по его липу, он считал, что следовать изначально заданной нити этого разговора для него даже важнее, чем для всех нас. Стараясь не отвлекаться от той мысли, на которой перебил его Холлингсворт, он не глядя сунул руку в карман и выложил на стол стопку небольших листков бумаги, на которых, как я понял, были конспективно изложены основные пункты его речи.
— Убедительность приводимых соглашателем аргументов основывается на весьма своеобразной логике, столь же привлекательной, сколь и поверхностной. На самом же деле все, что он говорит, — полная чушь. — Это заявление стоило выдержанной Маклеодом паузы. — Следует, кстати, отметить, что такой идеальный соглашатель — это всего лишь идеальная концепция. В жизни же он, гордо именующий себя реалистом, ведет себя весьма неприглядно: то и дело мечется от одной противоборствующей стороны к другой, предлагая им поочередно свои услуги. Естественно, выбор хозяина обусловлен для него тем, кто из оппонентов находится на данный момент в более выигрышном положении. Заняв свое скромное место в иерархии той или иной стороны, он начинает отстаивать ее точку зрения самым ревностным образом. Он готов, например, убеждать всех вокруг, что величайшим благом для человечества будет грядущая война, в которой неминуемо должны победить те, на чьей стороне он находится. Если же спросить его, что будет, когда победят другие, он ответит: это станет мировой катастрофой, величайшей катастрофой всех времен и народов. Вот таким образом, соединив воедино две половинки истины, мы можем прийти к некоторым выводам.
