Моей решимости надолго не хватит. Он целует меня снова. Мягче, нежнее. — Ким, ты самый добрый человек на свете. Спасибо тебе.
Я улыбаюсь и машу ему вслед, пока Люка не скрывается из виду. Потом мое сердце раскалывается, и я падаю на колени.
Вдоволь нарыдавшись, я еще какое-то время сижу и смотрю на море сквозь не просохшие слезы — блики пляшут на поверхности воды, то вытягиваясь, то сжимаясь.
Потом я встаю, закатываю джинсы и вхожу в воду, чтобы умыться. Вода стекает по шее и приятно холодит кожу. Я опускаю руки глубже в воду и делаю еще шаг вперед — вода поднимается выше колен. Быстро, чтобы не передумать, я снимаю джинсы и рубашку и швыряю мокрый ком на берег. Трусы и топ вполне сойдут за купальник — пришло время впервые в жизни искупаться в Средиземном море.
Говорят, соленая вода хорошо заживляет раны.
45
— Ты не можешь уехать, — дуется Марио, когда я в последний раз сажусь на свое место в баре.
— Почему? — спрашиваю я, хватая у него из- под носа вишенку.
Несмотря на то, что белье у меня еще мокрое после купания у скал Фаральони, я иду прямиком в бар — не хочу опять завести привычку прятаться, как тогда, после Томаса. Сейчас я подзадориваю себя, уговариваю жить дальше. Кроме того. Марио умеет заставить меня улыбнуться.
— Я не сдержал своего обещания. — сурово говорит он.
— Какого обещания?
— Я обещал себе немножко с тобой потрахаться.
— Марио! — смеюсь я.
Он приподнимает бровь.
— Ну ладно, давай тогда… — Я притворяюсь, что расстегиваю рубашку.
— Ну правда. Ким, неужели обязательно уезжать?
— Да, обязательно. — вздыхаю я.
— Что ты будешь делать в Англии?
— Понятия не имею. Но у меня все еще на руках пять тысяч фунтов из завещания Винченцо, их надо как-то потратить.
— Пять тысяч фунтов? Вот это да! Это же пятнадцать миллионов лир!
Я во все глаза смотрю на Марио.
— О господи!
— Что?
— Марио, ты — гений. — Я перегибаюсь через стойку и чмокаю его в губы.
— Что я такого сказал? — озадаченно хмурится Марио.
Я лечу в свою комнату, лихорадочно тычу кнопки телефона и от волнения только в четвертый раз набираю номер Клео правильно.
Я думала в фунтах, а не в лирах! Кто сказал, что мне нужно возвращаться в Уэльс, чтобы потратить эти деньги?
— Клео! — кричу я (она даже не успела договорить «Алло»),
— Ким! Как ты вовремя! Только что звонили из клиники доктора Чарта и подтвердили нашу запись на липосакцию. Говорят, им нужна предоплата — двести фунтов.
— Столько стоит билет до Неаполя, — говорю я.
— Верно.
— И что бы ты предпочла? — спрашиваю я.
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду вот что: зачем тратить пять тысяч фунтов на то, чтобы стать тощими, когда мы можем наслаждаться жизнью в стране, где считается неприличным съедать на обед меньше трех блюд!
— Я же уже говорила, что сейчас не могу общаться со счастливой парочкой. Я знаю, это звучит жалко…
— Никакой счастливой парочки. Никакого Капри, — выпаливаю я, чтобы как можно скорее донести до Клео информацию.
— Что случилось с Люка?
— Мы решили повременить немного со следующим свиданием — например, лет десять.
— Не может быть! — ахает Клео.
— Все нормально, но я определенно не могу оставаться на одном острове с ним. я сломаюсь. Надо исследовать остальную часть Италии.
— Хочешь поехать отдохнуть?
— Нет, на поиски приключений! И я хочу, чтобы ты поехала со мной.
— Ким, я даже не знаю…
— Пять тысяч фунтов — это пятнадцать миллионов лир, Клео. Мы могли бы купить пару розовых мопедов и отправиться в путешествие!
— Что? — ужасается Клео.
— А если тебе не хочется сидеть за рулем, мы можем пойти на шесть разных кулинарных курсов в Тоскане. Или сотню раз прокатиться на гондоле в Венеции. Или купить в Милане семьдесят две пары солнечных очков от Гуччи.
— Мне всегда хотелось побывать во Флоренции, — признается Клео.
— Мы могли бы позволить себе горстку песка с раковины, которую Боттичелли написал для «Рождения Венеры», — предлагаю я.
— А как же работа?
— Девятнадцать тамбуринов для тарантеллы… — не унимаюсь я.
— Наверное, мне бы не помешало переменить обстановку…
— Пожизненный запас граппы!
— Я не могу! — вдруг взрывается Клео.
Тишина. У меня опускаются руки. Я помню, как тяжело было мне выйти из бункера.
— Прости, я не смогу, — повторяет она.
Я не хочу ее заставлять.
— Ладно, — мягко говорю я.
— Я знаю, я веду себя как мокрица.
— Неправда, — успокаиваю я ее.
Два года я активно пропагандировала идею, что «в гостях хорошо, а дома — лучите», — и вот оно, возмездие.
— Просто я подумала… — вздыхаю я.
— И что ты будешь делать? — спрашивает Клео.
Я не могу решиться. Не знаю, смогу ли я путешествовать одна. Я представляю, как потягиваю где- нибудь в одиночестве калуччино, и сердце сжимается от жалости к самой себе. Возможно, Италия будет слишком напоминать мне о Люка. Не верится, что уже завтра я бесследно исчезну из его жизни. И вот наркоз уже кажется заманчивой идеей — с ним уйдет и сердечная боль. Вместе с новообретенными надеждами.
— Ким?
— Я возвращаюсь до мой, — слышу я свой голос. Слово «домой» не приносит должного утешения.
— Чудесно! — восклицает Клео. — Позвони, когда приедешь, я встречу тебя на вокзале.
Я представляю знакомую обстановку, и на меня накатывает уныние.
— Как раз успеешь на «Встречу с Викторией Бекхэм».
— Замечательно, — говорю я. — До завтра. Побежденная, я бреду обратно в бар, размышляя по пути, куда подевалась мама.
— Ну? — спрашивает Марио.
— А, ничего особенного. Я думала, что нашла решение.
— По выражению твоего лица казалось, что оно — удачное.
— Я тоже так думала, — грустно говорю я. Если бы Клео приехала, было бы здорово. Я бы так много всего ей показала, и мы так много нового открыли бы с ней вместе. Когда она только приехала в Кардифф, все было ей в новинку. Она вдохновенно фотографировала и рассуждала, что можно было бы по выходным работать ассистентом профессионального фотографа, но постепенно эта идея отошла в сторону. Я знаю, вдохновение вернулось бы к ней, если бы она приехала сюда. Здесь каждый куст говорит: «Ну же, снимай, я уже улыбаюсь!»
