В довершение я поручался за возвращение 100 000 фунтов, которые как бы занимал у Майлса, и сверх того обещал выплатить миллион, который лично был должен ему. Но это пустяки, я уже чувствовал вкус победы.
Два служащих отеля были привлечены, чтобы засвидетельствовать мою подпись, хотя содержание документа оставалось для них тайной, но Майлс, естественно, дал им слово адвоката, что сделка совершенно законна. Таким образом, я дал письменно подтвержденные показания против себя и остальных «собратьев по бесчестью», показания, которые могли быть представлены в суд. Но я ничуть не беспокоился, считая, что победа у меня в кармане. Да и тюрьма не страшна, когда тобой руководит азарт. Как всякий игрок, я был полностью поглощен мечтой, фантазией, а моя фантазия состояла в том, чтобы отомстить Коту.
Почему я был так уверен, что Майлс не отнесет тут же мое признание в полицию? Наверное, потому, что я начал понимать этого человека. Им двигало любопытство, он видел способности пса, но по-прежнему сомневался, сможет ли это сработать в игре.
Когда с писаниной было покончено, свидетели удалились со своим гонораром и наилучшими пожеланиями, выразив готовность в другой раз, когда потребуется, поучаствовать в подобном пари.
Остались трое: он, я и Пучок.
— Приступим, — сказал Майлс. — Итак, вы угадываете задуманную карту.
— Я буду просто задавать вопросы, — предложил я. — Вам на них отвечать не надо. Пес будет чувствовать вашу реакцию.
— Без проблем, — развел руками Майлс. Он опять перешел на лексику антипода.
— Это червы?
— Никакой реакции, — подсказал Пучок.
— Бубны?
— То же самое.
— Пики?
— Никаких эмоций.
Стало быть, трефы, что еще остается? Следующий заход.
— Картинка или туз.
— Нет, — заметил Пучок.
— Пятерка или ниже.
— Ничего.
— Помните, вы не должны отвечать, — оттягивал я время. — Только когда я скажу: «Вот ваша карта» — и запишу ее. Восьмерка или ниже?
— Холодный, как огурец, — сказал пес, который вряд ли был на короткой ноге с огурцами. Насколько мне известно, в собачьем рационе они не предусматривались.
Стало быть, по методу исключения, оставалась девятка треф.
— Вот ваша карта, сказал я, придвигая к себе листок бумаги и взяв карандаш.
Я уже стал записывать карту, когда услышал слова Пучка:
— Он ни капельки не вспотел.
Я наспех заштриховал записанное.
В чем дело? Почему он так хладнокровен? Любого проберет дрожь или пот, когда дело идет о ста тысячах.
— Вас не беспокоит проигрыш? — спросил я.
— Ничуть, — непринужденно ответил Майлс, слегка улыбаясь и откидываясь в кресле.
— В таком случае здесь может быть проблема.
— Так какая карта? — с нотками злорадства в голосе спросил Майлс.
— Что за карта, что за карта? — забормотал Пучок, смущенно виляя хвостом.
— Гм.
— Это не карта, — заметил Майлс.
Тут я понял, что попал. Мой метод не действовал, когда я играл против того, кто эмоционально не переживал потерю денег.
— Ладно, — сказал я, демонстративно протягивая ему запястья для наручников. — Сажайте.
— Уже сдаетесь? — усмехнулся Майлс. — В таком случае фонд «Прозрение» будет вам чрезвычайно благодарен.
— За что?
— За вложение ста тысяч фунтов на их счет. Я уже заранее расстался с этими деньгами — они были предназначены на благотворительность. Вы садитесь в тюрьму, а дети в Африке избавляются от катаракты, так что все довольны. Деньги переходят к тем, кто в них нуждается и их заслуживает.
Пес притиснулся ко мне, жарко дыша.
— Это здорово, — сказал он. — Жалко слепых детей.
И он был прав.
— И что случилось бы с этими детьми, если бы я выиграл? Неужели вы не выделили бы им эти деньги?
— Нет.
— Но почему?
— Я филантроп, а не социалист, который мечтает раздать все свои капиталы. Существует предел персональной ответственности даже для финансовых набобов. Я уже давно собирался выделить им эту сумму, они идут у меня пятнадцатыми в списке. Четырнадцать организаций уже получили свое. Вы исчерпали мой лимит, полтора миллиона в год — это сумма, которую я могу себе позволить тратить на благие цели.
— Вы еще не выиграли, — сказал я. Ничего себе, я, оказывается, отбирал деньги у слепых африканских детей. О боже, теперь мне нужно, во что бы то ни стало, выиграть миллион сто тысяч фунтов.
— Мне кажется, я все-таки выиграл, — сказал адвокат.
— А что случилось бы, если бы вы проиграли?
— Я даже не задумывался об этом, мистер Баркер, — усмехнулся он.
— Скольким детям можно спасти зрение на эту сумму?
— Десяткам тысяч. Думаю, каждая операция стоит около двух тысяч фунтов.
— И вы готовы были отдать эти деньги мне.
— Я смотрю на это несколько по-другому. И в отличие от вас не призываю никого «принять мою точку зрения», как вы там говорили в начале нашего разговора.
— Нет, вы собирались поставить на карту здоровье тысяч детей. Не кажется ли вам это чересчур эгоистичным?
Майлс чуть зарделся. Краснеющий адвокат — это нечто новое.
— Он стал потеть, — тихо сообщил Пучок. Но я и сам видел это. Он отвел глаза, скрестил руки на груди — все признаки волнения налицо.
— Я не собирался проигрывать пари, потому что вы не можете угадать карту!
— Ну, теперь я начинаю думать другое. — Он был у меня на мушке. — Ну-ка, попробуем еще раз. Начнем все снова. Вам просто надо осознать, что значит проиграть. Если я угадаю карту, деньги пойдут на игру. Если нет, тысячи детей получат шанс увидеть мир. Это червы?
— Он весь покрылся потом! — возликовал пес. — И сердце у него застучало.
Меня и самого бросило в пот. Еще бы. Слепые дети. Я же не последний подонок.
— Трефы?
— Успокоился, — сообщил пес.
— Значит, червы, — констатировал я.
— Нога у него затряслась мелкой дрожью, — заметил пес.
Я и сам это видел.
— Это картинка или туз.
— Жми его, дави! — подзадоривал пес.
— Не будь свиньей, — одернул я его.
— Прошу прощения.
— Король или выше.
— Утих, — доложил пес, — но не очень.
— Дама, — сказал я.
— Гав, гав, гав! — обрадовался Пучок. — Вот он, детка!
