Может быть, только и будет ждать момента, чтобы порвать глотку своему новому господину? И ведь лично он не будет ни в чем виноват. Среда его сформировала именно таким, какой он есть, а битва всех со всеми у них тут норма жизни. Всадит стилет в затылок и не усомнится ни на секунду в своей праведности. Послать его, что ли? Впрочем, сначала надо подумать, куда мне самого себя послать. Ни карты, ни дороги, ни цели в жизни.
— Подойди сюда, — приказал я, и он, не вставая на ноги, торопливо прополз на коленях все двадцать шагов.
— Я вас умоляю, господин… — хныкал он на ходу.
«Господин. Надо же», — с отвращением к самому себе восхитился я и мысленно примерил пробковый колонизаторский шлем. Почему он так унижается, называя меня «господином»? Ведь господа бывают только у рабов. Я же не принуждаю его ни к чему подобному. Почему?
— Скажи мне, приятель, — я взял парня за шкирку и заставил его встать на ноги. Так мне было легче с ним разговаривать, — как называется сия благословенная местность, где обитает такая знатная быдлятина вроде тебя?
— Курск дистрикт, — по-военному четко ответил Джеки.
Умеет служить, засранец. Курск дистрикт. Ну, конечно же! Опять тот же язык, который Ломакин называл австралийским. В нашем мире он сохранился только в Австралии. На самом деле это был американский вариант английского. Ну, или подражание ему. Курск дистрикт, вероятно, означает Курскую область.
— Хорошо. — Я поправил ему воротник, стряхнул пыль с волос и похлопал по плечу.
При каждом движении он испуганно втягивал шею в плечи и опасливо косился на мою руку, будто ожидал, что сейчас на ней вырастут когти, которыми я располосую ему лицо.
— До Курска далеко? — спросил я его как можно ласковее, дабы окончательно не искалечить неокрепшую кохоновскую психику.
— До Курск-Таун? Тридцать миль.
— А в километрах это сколько? — Мне был противен мой притворно-приторный голос, но на юношу фальшивые интонации действовали весьма благотворно.
— Не знаю, френд, — он расплылся в улыбке и тоже похлопал меня по плечу.
Я мгновенно сменил тон. Люди, вроде Колбасы, вслед за потерей страха перед собеседником могут утратить и уважение к нему.
— У меня для тебя задание, — мой голос стал строгим, а брови сошлись на переносице.
Я едва успел схватить его за локоть, прежде чем он опять бухнулся на карачки. В моем сердце начало просыпаться сочувствие к древним рабовладельцам. Они делали очень полезную и очень трудную работу. Жестоким обращением они добывали из таких существ, как Джеки Колбаса, вполне нормальную человеческую ненависть к поработителям, продвигая их, таким образом, вверх по эволюционной лестнице.
— Иди туда, — я указал пальцем на разрушенный госпиталь, — и притащи мне все, на чем есть красный крест и красный полумесяц. Меня интересуют коробки, где могут быть лекарства. Понял?
Джеки торжествующе закивал.
— Действуй. — Я устало оттолкнул его от себя.
Толчок оказался неожиданно сильным и пренебрежительным. Джеки упал на спину, но ничуть не огорчился. Быстро вскочил и побежал исполнять задание.
Он казался мне чем-то похожим на насекомое в человеческом облике с одним-единственным, но очень большим отличием. У насекомых инстинкты разнообразные, а у этого только один — подчиняться. Стоило ему потерять прежнего хозяина, как он тут же нашел себе нового среди врагов своего племени. Впрочем, чему я удивляюсь? Пора привыкнуть к тому, что некоторые территории на девяносто процентов заселены подобными особями. Если завтра правительство Солнечной Системы падет, то целые народы завопят о том, что столетиями мечтали освободиться от гнета богопротивного мегаколлективистского режима. Сначала будут красочно вещать, как их всех мучили и обижали, заставляя вылизывать сапоги мерзким оккупантам, а потом начнут смачно харкать на могилы своих же предков, которые и были этими самыми «оккупантами». Может, даже музей оккупации создадут. В моем родном мире подобные вещи были вполне обыденными. Даже в Петербурге был музей московской оккупации.
Я уже знал, что обыскать оставшиеся антигравы у меня не получится. Внутри нижней конечности что-то дергалось так, будто она пыталась оторваться от туловища и получить независимость. В глазах временами темнело. С руганью, сдавленными стонами и зубовным скрежетом я доковылял до «КамАЗа» и влез в кабину.
Липкими от пота пальцами нащупал рукоять лучемета.
Немедленная ампутация ноги уже не казалось мне такой уж плохой идеей. Переждав особенно сильную волну боли, я запустил двигатель и рванул тягач с места.
Если проехать десяток метров, то потом можно будет доползти до еще одного санитарного антиграва, а уж там-то наверняка найдется все, что мне нужно.
Наперерез машине бросился Джеки. Наверное, он решил, что я хочу его бросить. От неожиданности я отдал «КамАЗу» два противоречивых приказа. Один мысленный: «Стоп!!!». Другой, движением пальцев: «Объехать препятствие слева и остановиться». Тягач крутанулся на месте, и, несмотря на то, что скорость была небольшой, меня швырнуло на приборную панель. От чудовищной боли в ноге я на некоторое время выпал из реальности.
— Господин, — палец Джеки осторожно дотронулся до моего плеча, — вы живы?
Я открыл один глаз. Колбаса сидел на пассажирском сиденье, вжавшись спиной в дверцу. У него под ногами лежал пузатый докторский саквояж с красным крестом и красным полумесяцем на выпуклом боку. «Прямо туземец с дарами, — подумал я, благосклонно взирая на Колбасу. — Что ж, буду прилежно нести бремя белого человека».
— Открой, — распорядился я, и перед моим взором, подобно ларцу с несметными сокровищами, распахнулся саквояж.
Надорванная пачка макомина лежала сверху. Неужели пустая? Нет! Есть восемь ампул. Я не запомнил, как выдернул инъектор из пачки, как вонзил иглу в ногу, как ждал, когда отступит боль. Макомин не подвел.
Меня захлестнула волна умиротворения, и я чуть было не заснул, так хорошо и спокойно мне стало.
— Господин…
Уход в нирвану откладывался. Ох, уж эти рабы…
— Чего тебе?
Джеки скуксился и показал пальцем на свой рукав, на котором запеклось бурое пятно крови. Я разорвал тонкую материю рубашки и осмотрел рану.
— Болит? — спросил я, извлекая из саквояжа набор мелких медицинских инструментов, дезинфицирующие средства и все остальное, что могло понадобиться для качественной перевязки.
Джеки кивнул.
— Сейчас починю. — Я вогнал ему в плечо порцию благословенного макомина, да будет здоров и счастлив тот, кто придумал сие чудодейственное средство.
Рана оказалась довольно старой. От нее воняло гноем, и, кроме того, из порванных мышечных тканей торчало три металлических осколка. Один из них извлечь не удалось. Он то ли зацепился за сухожилие, то ли впился глубоко в кость. Я не стал превышать уровень своей хирургической компетенции и выполнил только те действия, в пользе которых был уверен абсолютно, после чего залил рану консервирующим и изолирующим составом. На какое-то время сойдет и так.
